Рыжик. Алексей Свирский

дворик Зазулей был полон народа.

      Солнце еще не успело взойти, когда неизвестная женщина умерла. В ту самую минуту, когда она испустила последний вздох, проснулся ее ребенок. Он заметался и заплакал. Прибежавшие бабы, у которых были свои дети, услыхав голос плачущего ребенка, сейчас же определили, что ему всего три месяца от роду.

      Аксинья, отвечая на вопросы, рассказывала, как она встала, как вышла открывать ставни и как услыхала стоны.

      – Она, стало быть, живая была? – перебивали ее слушатели.

      – Конечно, живая, ежели стонала! Мертвые не стонут, – пояснила Зазулиха и продолжала свой рассказ.

      А ребенок не переставал кричать, надрывая грудь.

      – Его накормить надо, – догадалась одна из женщин и взяла его на руки.

      Женщину эту звали Агафья-портниха. Муж ее был портной, человек слабый и пьющий. У Агафьи было пятеро ребят, из них один грудной.

      Ребенок, как только очутился на руках у Агафьи, сейчас же замолк и припал к ее груди, точно замер.

      – Ишь, как сосет! – удивлялся Тарас, у которого своих детей не было.

      – Дитя есть хочет, известное дело… У покойницы, может, и молока-то не было, – хором заговорили женщины, перебивая друг друга.

      – Эй, вы, тише, начальство едет! – крикнул кто-то.

      Бабы умолкли.

      Вдали показался голодаевский городовой, Прохор Гриб, как его прозвали обыватели Береговой улицы. Это был старый отставной солдат, с мягким, точно вымоченным и выжатым лицом. На его сухом отвислом подбородке серебрилась белая щетина давно не бритой бороды. Прохор нюхал табак, и от этого его седые жидкие усы возле носа были покрыты темно-коричневыми пятнами. Сколько ему было лет, он сам не знал. Иногда он говорил, что ему восемьдесят, а иногда утверждал, что ему давно уже стукнуло сто. Городовым он был поставлен с незапамятных времен. Голодаевцы привыкли к Грибу, видя его перед собой всю жизнь, и смотрели на него так, как люди обыкновенно смотрят на речку, что вечно течет по одному и тому же направлению, или на дерево, пережившее несколько человеческих поколений.

      – Что здесь такое? – жуя губами, спросил Гриб, подойдя ближе.

      – Нищая померла, – ответил Тарас и снова раскурил трубку.

      – Человек помер, а тебе курить надо! – упрекнул старик Зазулю и укоризненно покачал головой.

      Потом он достал табакерку, воткнул в ноздри две щепотки табаку и громко чихнул.

      – Будь здоров, дедушка!..

      – Проживи еще двести лет!..

      – Расти большой!.. – приветствовали Гриба мальчишки, прибежавшие, как и взрослые, на крик Аксиньи.

      – Пошли вон отсюда!.. Я вам!.. – закричал на детей старик и пригрозил им своей шашкой, имевшей такой же древний вид, как и он сам.

      – Ой, дедушка, не пужай: со мной родимчик будет! – воскликнул один из мальчишек.

      Другие покатились со смеху.

      – Эй, вы, чего ржете?.. Проваливайте, пока целы! – крикнул на них Тарас и топнул ногой.

      Ребята мгновенно притихли.

      Прохор Гриб подошел к трупу женщины и обнажил свою желтую безволосую голову. Издали