Краса непутёвая. Александр Николаевич Лекомцев

отрешённым голосом:

      – Вас там теперь, на том свете, много, мама. А я тут совсем одна.

      На кухне, которая и была горницей, на двух табуретках стоял гроб. В нём смиренно лежал Архип Филиппович. Выражение лица у него было скорбным, а вместе с тем, виноватым и обиженным. Он, как бы, хотел сказать: «Никто меня не понимает». А чего тут понимать? Если умер, значит уже ни «есть», а «был». Но это… спорно.

      Правда, не о бессмертии души думала Ирина. Она жалела своего бедного деда, который в жизни не видел ничего хорошего, и себя… Она осталась в полном и страшном одиночестве в огромном многолюдном мире. Не то, что не на кого было опереться, даже поговорить не с кем.

      Ирина даже не заметила, как в дом, а потом и к ней в комнату вошёл участковый уполномоченный Гоша Фролов.

      – Ты тут, Ирина, одна в одной избе с покойником совсем свихнёшься, – сказал голосом, полным сочувствия и понимая ситуации. – Пойдём к нам! Поговоришь с Мариной. Всё тебе полегче станет.

      – Почему он, умер? Почему? – Ирина подняла вверх заплаканные глаза.– Мы же с ним так… не договаривались.

      – Ребёнок ты ещё… глупый, и весь посёлок тебя жалеет и понимает. Все люди умирают. Он умер потому, что у него было очень больное сердце. И ты же об этом знала… И я ещё, дурак, согласился с ним выпить самогонки. Ведь тоже знал, что он почти не пьёт. Ведь он так хотел ещё чуть-чуть пожить, ради тебя… Ира.

      – Он, Георгий Свиридович, не от самогонки умер. От усталости. Ты зря себя казнишь. Дедушка, в последние дни еле двигался и часто хватался за сердце. А в больницу его не загонишь.

      – Это правда, старик вред… с характером.

      – Конечно, ты правильно хотел сказать, Георгий Свиридович. Он вредный был старик, но он мой… дедушка.

      – Да какой там я тебе Георгий Свиридович. Старше-то тебя всего лет на пять с небольшим. Я уважал и любил его, Ира, не меньше, чем очень и очень многие. Всё! Пошли к нам! Моя жена тоже не спит. Она с тобой посидит. Поговорите о том и о сём. Я подслушивать ваши секреты не буду.

      – Нет у меня, Гоша, ни каких секретов. Нет у меня теперь… дедушки. Я бы пошла с тобой, но деду Архипу здесь одному скучно будет и страшно.

      Фролов вышел в горницу и тут же вернулся назад с одеждой для Ирины. Он подал ей полушубок и сказал:

      – Скучно твоему деду тут будет или нет, но я с собой беру только тебя. А побыть, посидеть с ним, есть кому. Ты уйдёшь, так бабка Игнатьева сразу же сюда прибежит. Она ведь, люди говорят, всю жизнь его… любила.

      – Ему теперь без разницы, кто и как его любил.

      Ирина стала медленно надевать на себя полушубок и шапку.

      Уже на следующий день состоялись похороны ветерана культуры и, вообще, хорошего человека Архипа Прозорова. На местное кладбище, большую часть пути, мужики несли гроб с покойником на руках. Музыканты из местного духового оркестра, презирая мороз, старались дуть в свои трубы во всю мощь лёгких. Они сыграли ни один реквием. Прозорова знали и уважали все. Особенно, музыканты, смело можно сказать, представители поселковой творческой интеллигенции.

      Ирина ехала в катафалке, в числе тех,