Таёжная ведьма. Александр Николаевич Лекомцев

ека мужики, понятно дело, со своими семействами, из Пермской губернии принялись избы строить, и несколько домов умудрились за год-то и срубить. Потом, дальше и больше, и село образовалось.

      Они по понятной причине окрестили его Пермским. А как же иначе-то? Ведь с тех дальних западных краёв сюда и прибыли, по суше – как бог дал, а по Амуру – на плотах добирались.

      Переселенцы уже через год-два справно на новых землях прижились, потому, как без дела сиднями не сидели. Огородами помаленьку занялись, скотину выращивали всякую, зверя добывали, рыбу ловили, к заготовлению дров для проходящих пароходов приступили… Одним словом, спустя рукава, не трудились, не желали житиё свое устроить-то абы как.

      Потому и счастливо жили. Ведь там, где достаток имеется, понятно дело, не только переизбыток-то, излишек всяких вещей и продуктов, там и радость приживается, какая ни какая. Но сказ, однако, не об этом.

      Проживал, не бедствовал в том селении парень, молодой ещё совсем, вроде бы, его Пантелеем называли. Так-то он считался ничего человеком-то среди приезжего народа, полезным для людей, работящим. Где по ягоды сходит, когда и сохатого завалит, да и рыбу лавливал всякую и разную…

      Но вот беда, мечтательный больно был. То ли мамка после его рождения уронила сыночка на пол, то ли ещё что-то произошло. Не ведаю. Но вот он такое иной раз выговаривал, сочинял, что иные-то, мужики, даже бывалые, крестились: «Свят, свят, свят!.. Чур, меня!»

      В утверждение ставил, для примера скажем, что он, дескать, во время путины-то кетовой чудище огромное в Амуре видывал, пудов на десять: голова великая, что сундук, глазищи большие, будто деревянные поварёшки. А усища такие, как сразу у семи пароходных лоцманов… и всякое подобно. Говаривал, будто плывёт это страшилище за ним и грубым голосищем требует: «А, ну-ка, Пантелей, угости-ка меня рыбкой!».

      Может, и не говаривало оно, это чудище, парню-то ничегошеньки совсем, а так ему поначалу-то со страху, на первой путине, почудилось. Но вот то, что Пантелеюшка совсем не обманывал никого и в разуме находился, когда про это рассказывал, мужики только после узнали. Точно ведь водилось и ныне живёт такое существо в водах Амура.

      Из Татарского пролива за кетой часто идёт во время путины. Оно тоже есть очень хочет. Живое ведь. А зовут этого большеного тюленя белухой. Неправды, получатся, тут ни какой не определятся. Просто напросто, Пантелей с самого начала наблюдательней других-то переселенцев оказался.

      А случай с ним вот такой непонятный произошёл, что, может быть, и вы за правду не посчитаете. Спорить и убеждать никого не стану. Хочется – верьте, а не желаете, то и не надо. Тут уж, как говорится, дело хозяйское. Но что было, то было. Шила в мешке не утаишь, как люди говорят. Оно острое и колется даже через рогожу. Так ведь – и правда. Один услышит, другой – повторит. А там глядишь, о том, что произошло, полмира уже знает.

      Но иногда случается, что быль вдруг сказкой ставится. Может быть, кому-то выгодно это. Ну, да ладно, мы не жадные. От того не обеднеем, если кто-то себе на голову чужую шляпу наденет, и скажет: «Моя!».

      Мы тут просто посмеёмся и скажем ему: «Носи, друг! Коли ты уж посмел присвоить чужое, то не теряй». Чего уж там. Если иной корове нравится седло резвого скакуна, то пусть уж и носит.

      …Как-то застудился Пантелей на охоте на кабана: голова кругом, жар в теле… болезнь пришла к нему, одним словом. Но вот и оставили его одного-то в избе… выздоравливать. Остальные все при деле, как водится. Мужики и парни на промыслах разных, а бабы с детьми по грибы подались. А он вот остался, почти что, один одинёшенек на всё село – отварами хвойными из трав разных своё здоровьишко в порядок приводил, клюквенным питьём да медком диким, который бортническим-то называется.

      Коли уж так вышло, то наказали ему и всё селение при помощи, имеющейся в избе берданки оберегать от всяких разных бродячих бандитов.

      Оно ведь и на самом деле редко, но бывало, захаживали в село разные там бродяги китайские, да и русских хватало. Но уходили, убегали, практически, без поживы. Причина ясная. Пермяки – народ крепкий и не особенно-то сговорчивый, на мякине их не проведёшь.

      Это нынче народ-то больно уж шибко уважает во всякие игры компьютерные играть. Да и, вообще, многие граждане страсть, как любит, чтобы их обманывали и мошенники организованные, и кампании различные, и чиновники государственные. В старину-то люди гораздо мудрей проживали, смекалистей, что ли.

      Вот когда, он в доме-то на пару со своим недугом остался, в скором времени, после ухода по делам важным почти что всех односельчан, услышал, что собаки-то сначала залаяли громко, а потом и притихли. Шаги чьи-то во дворе распознал. Встал с полатей – и к берданке шагнул. Но не получилось никак её в руки взять. Вот беда-то, словно окаменел. Дальше идти не может, да и не хочет почему-то. Руки и ноги совсем его не слушаются.

      А тут дверь в избу растворятся, и входят в горницу три бородатых старца, в изношенных одёждах не понятных, с котомками за плечами, кланяются ему. Здорово живёшь, мол, хозяин здешний.

      – Приюти,– говорит один из них, самый длиннобородый и старый,– посидим, часок-другой у тебя, отдохнём от дорог дальних.