Королевство на грани нервного срыва. Надежда Первухина

это уже не имеет значения. Свой долг я исполняла как нужно. А стихи у него прекрасные. Можно сказать, непревзойденные никем.

      – А мне его стихи не нравились, – вдруг отрезала Полетта.

      – Почему?

      – Он в них лгал. В каждой строчке. Если человек не живет так, как он пишет, стоит ли доверять тому, что он написал?

      – О-о-о, это непростой вопрос о творчестве и творце! Полетта, я рада такому вопросу, но не готова к нему. Когда башка замотана бинтами, не очень-то удобно рассуждать об отвлеченных материях. Давай просто прервемся на чай с печеньями, наверняка на кухне можно что-нибудь нарыть.

      – Нарыть?! Ваша светлость, вы иногда изъясняетесь прямо как барышня Оливия.

      – Ну, я же ее мачеха.

      – Вы ее любите?

      – Сама как думаешь?

      – Думаю, что вы ей не мачеха, а лучшая подруга, какая только может быть! И я знаю, что это вы исцелили ее, а вовсе не этот… с лапами… Священный Жук.

      – Полетта, ты с этим не очень. За такое бывают доносы.

      – А я все равно… Потому что я вам верю. В вас верю.

      – Полетта… Ну вот, а реветь-то зачем…

      – Все, я уже не ревлю, то есть не реву, я пойду за чаем и медовыми коврижками. Их уже должны испечь.

      – А-ах! А мы тут! А они там!!! Коврижки! Без нас!!! Беги скорей и без полного подноса не возвращайся! И сыру возьми, самого острого и соленого! И чай нам сделай покрепче!

      Полетта умчалась, я соскользнула с кровати гибкой змеей (я здорова, я чудо Всего Сущего, помните?), подхватила первый мешок с письмами и сунула его в камин. Огонь немедля зачах, но я струйкой плазмы из левого глаза испепелила пустые бумажки вмиг. Следом отправился и второй мешок (камины в замке просто огромные), и его постигла та же участь. Хватит марать руки об эту ерунду! Кстати, их надо как следует продезинфицировать…

      Только вот одно письмо не сгорело. Оно, словно почтовый голубь, нежно порхнуло к моим ногам.

      – Вот упрямое! – я взяла письмо в руки. Раз уж оно спаслось из плазменной атаки, то достойно того, чтобы я его прочла.

      Внутри письма оказался плотный лист веленевой бумаги и на нем всего одно предложение:

      Я знаю, кто ты.

      Ни подписи, ни адреса неизвестный или неизвестная не оставили, как водится.

      – Что ж, знаешь так знаешь, – я раскалила ладонь левой руки докрасна и смотрела, как письмо на нем становится белесым пеплом. – Знание, говорят, сила.

      Вот за этим и застала меня Полетта, вбежавшая в комнату с сервировочным столиком.

      Краем глаза я увидела, какое белое у нее стало лицо. Немудрено. Моя раскаленная ладонь выглядела, прямо скажем, неестественно и жутковато. Я немедленно вернула ей прежний вид и сказала:

      – Полетта, сохраняй спокойствие. Придется тебя… посвятить в свою тайну. Запри за собой дверь. И прекрати бояться, я тебя не трону.

      – В-ва… В-ва…

      Я указала ей на банкетку перед туалетным столиком:

      – Сядь.

      Она села и замерла, как суслик перед пастью лисицы. Вот бедолага.