Фриленды. Джон Голсуорси

Но эта и правда самая лучшая.

      – Морда у нее умная.

      – У нее есть душа, – сказал Тод. – Цыган клялся, что он ее не украл, но это неправда.

      – А ты разве всегда знаешь, когда люди говорят неправду?

      – Да.

      Услышав такое чудовищное заявление от любого другого, Феликс непременно улыбнулся бы, но так как это был Тод, он только спросил:

      – Откуда?

      – Когда люди говорят неправду, они всегда смотрят тебе в лицо, но взгляд у них неподвижный.

      – У некоторых это бывает, когда они говорят правду.

      – Да, но когда они лгут, ты видишь, как они стараются, чтобы взгляд у них не блуждал. Собака не смотрит тебе в глаза, когда хочет что-то скрыть, а человек смотрит слишком пристально. Послушай!

      Феликс прислушался, но ничего не услышал.

      – Крапивник! – И, сложив трубочкой губы, Тод издал какой-то звук. Смотри!

      Феликс увидел на ветке яблони крошечную коричневую птичку с острым клювиком и вздернутым хвостиком. И подумал: "Тод неисправим!"

      – У этого малыша тут рядом, за нашей спиной, гнездо, – тихо сказал Тод. Он снова издал тот же звук. Феликс увидел, как птичка с необычайным любопытством повернула голову и дважды подпрыгнула на ветке.

      – А вот самочку никак не могу этому научить, – прошептал Тод.

      Феликс положил руку брату на плечо, – ну и плечи!

      – Да-да, – сказал он, – но послушай, старина, мне действительно надо с тобой поговорить.

      Тод помотал головой.

      – Подожди ее, – сказал он.

      Феликс стал ждать. Тод становится совсем чудаком, ведя уже много лет такую странную, отшельническую жизнь, наедине со взбалмошной женой: ничего не читает, никого не видит, кроме бродяг, животных и крестьян. Но почему-то, сидя здесь, на поваленном дереве, рядом со своим чудаковатым братом, Феликс испытывал необычное ощущение покоя. Может быть, потому, что день был такой ясный, благоуханный, солнечные зайчики зажигали яблоневый цвет, а кругом росли анемоны и кислица, и в синем небе над полями плыли невообразимой белизны облака. Ухо его ловило малейшие звуки, которые здесь, в саду, были полны особого значения и странной глубины, будто слышишь их впервые. Тод, глядевший на небо, вдруг спросил:

      – Есть хочешь?

      И Феликс вспомнил, что тут не едят по часам, а, проголодавшись, идут в кухню, где в очаге всегда пылает огонь, и либо подогревают кофе и овсянку приготовленную раньше – и едят ее вместе с вареными яйцами, печеной картошкой и яблоками, либо закусывают хлебом с сыром, вареньем, медом, сливками, помидорами, маслом, орехами и фруктами, – все это всегда стоит на столе, прикрытое кисеей; он вспомнил также, что все они сами моют после себя миски, тарелки и ложки, а поев, выходят, во двор и пьют студеную воду из колодца. Странный образ жизни, дьявольски неудобный, – они, почти как китайцы, делают все иначе, чем принято у нас.

      – Нет, – сказал он. – Не хочу.

      – А я хочу. Вот она.

      Феликс почувствовал, как у него забилось сердце, – не одна Клара боялась этой женщины. Она шла по саду с собакой – да, поразительная у нее внешность, просто