Операция «Турнир». Записки двойного агента. Анатолий Максимов

свое имя, домашний адрес и личный номер. Все это помогло разыскать архивное дело. Но уж такая участь следователя – во всем сомневаться. Пенал мог быть подброшен. Поэтому ознакомились с надписями на ремне – фамилия совпадала. В деле говорилось, что у пропавшего матроса был перелом кости ноги. Это и решило дело – матрос и найденные останки – одно и то же. Видимо, во время налета матрос укрылся в воронке. Взорвавшаяся рядом бомба контузила его и он потерял сознание, выброшенная земля заживо погребла человека.

      По указанию руководства я написал письмо в деревню, где матрос жил до войны. Нашлись мать, брат и сестры. Брат приехал к нам, был принят командованием авиадивизии и забрал останки. Его сопровождал политработник дивизии.

      Так на моих глазах приоткрылась еще одна страничка истории войны. Через семнадцать лет удалось восстановить доброе имя погибшего воина.

      За службу в авиадивизии мне пришлось пережить несколько авиакатастроф. Однажды я сидел в помещении отдела и писал отчет о встрече с одним из моих «помощников». Работу прервал начальник:

      – Разбился штурман полка. Беги на КП и забери магнитофонную пленку с записями переговоров по радио руководителя полетов и штурмана.

      Руководил полетами командир полка, соратник Бориса Сафонова по войне. Полковник был бледен и глубоко затягивался сигаретой. Я знал, что со штурманом они были друзья. За год до войны прибыли сюда, в морскую авиацию, и всю войну сражались над Баренцевым морем.

      – Слетается воронье, – грубо проговорил полковник, – теперь мне крышка – уволят. Лейтенант, четвертого за два года я провожаю на тот свет! Бери пленку…

      Самолет упал на виду у поселка, не дотянув до посадочной полосы метров двести. Упал в болото и перевернулся. Через двадцать минут трактор поставил пятитонный истребитель в нормальное положение, но штурман уже был мертв. После опрокидывания самолета он потерял сознание; ударившись лбом о прицел, завис на ремнях сиденья и сдавил ими артерию на шее.

      Созданной комиссии предстояло аргументировано ответить на три основных вопроса: не была ли катастрофа результатом ошибок летчика при пилотировании самолета, не случилась ли она из-за поломки двигателя, управления или приборов навигации, и, наконец, не было ли здесь злого умысла?

      На первый вопрос акт готовило командование авиадивизии, на второй – авиаспециалисты, а диверсионный вариант отрабатывали мы, Особый отдел, – в моем лице.

      Я изучил магнитофонную запись, особенно участка, который касался аварийной ситуации вплоть до гибели летчика. Записи сохранил по сей день. Всего шесть минут. Триста шестьдесят секунд трагического полета.

      Прослушав запись, потрясенный, я долго сидел молча. Голоса, их интонация, отдельные фразы роились в голове: «Трясет двигатель…», «Остановился двигатель…» и ударяющее по сердцу последнее «Ой, мама…». Перед глазами стояло лицо штурмана полка, всегда приветливого и жизнерадостного человека. Отличный фронтовой летчик. Несколько лет назад, спасая МиГ с остановившимся