Опимия. Рафаэлло Джованьоли

Убит… Убит, значит, мой единственный сыночек…

      Отпустив руки солдата и закрыв лицо ладонями, она разразилась мучительными и безудержными рыданиями.

      – Убит, – тихим, дрожащим голосом подтвердил беглец, тронутый ее болью. – Он храбро сражался с двумя нумидийскими конниками…

      – О мой Волузий! Я никогда больше не увижу его, не услышу моего любимого сына! – воскликнула слезливым голосом несчастная мать, вцепившись себе в волосы.

      И, рухнув на землю, она безутешно корчилась, окруженная всеобщей печалью и немым состраданием; присутствующие, застывшие при виде такого горя, не осмелились даже высказать слово ободрения несчастной.

      И в это мгновение собравшаяся у Ратуменских ворот толпа разразилась криками, в которых слышались радость и надежда:

      – Идут!.. Еще!.. Вон еще!..

      И, привстав на цыпочки, все устремили тревожные взоры в облако пыли, поднимавшееся вдали над Латинской дорогой, в страстном желании различить прежде других в выступающих из пыли силуэтах желанные черты своих дорогих близких.

      Это приближался манипул из пятидесяти или шестидесяти легионеров, спасшихся от тразименского разгрома. Под командованием центуриона они шли целый день и всю ночь через Сполетий и вот добрались до Рима.

      Одновременный взрыв радостных криков, вопросов и ответов раздался в тот момент, когда манипул беглецов миновал ворота.

      – Ах!.. Это ты?.. Живой?.. Ох, Мамерк!.. О мой сын!.. О любимый Лепид!.. О мой Октацилий!.. Мама!.. Квинт!.. Сестра!.. О Лутаций!

      Потом последовали объятия и страстные поцелуи, и слезы радости, и безмолвные ласки, и проявления чувств, словами непередаваемые. А разочарованные, выделявшиеся бледными и печальными лицами, глядели с завистью на счастливых и стеной становились вокруг вошедших в ворота, выведывая у них о непришедших.

      – А Фульвий Мегелл?.. А мой Манлий?.. А что стало с Цепионом?.. Где ты расстался с Ицилием Эрецином?.. Кто может сказать мне, что сталось с Семпронием Клавдием?.. Кто видел Лициния Поцита?..

      – А что с Секстом Апулеем, центурионом Секстом Апулеем из Пятого легиона? Что с ним стало? – с лихорадочной настойчивостью спрашивала бедная Максима Апулея, уже лишившаяся ради отечества двух сыновей; сейчас она дрожала в судорогах, как осиновый лист, потому что, со вчерашнего вечера встречая прибывавших солдат, она не отыскала среди них единственного оставшегося у нее сына.

      – О, кто скажет мне про центуриона Секста Апулея? Пока так выкрикивала эта несчастная с белым как полотно лицом, жалобно причитая, за спиной ее послышался мужской голос:

      – Кто, кто это?.. Мама!..

      Максима Апулея обернулась на этот голос, громко вскрикнула и, вытянув вперед руки, побежала туда, откуда он слышался; упав в объятия сына, она только судорожно открывала рот, не в силах произнести ни слова. Испуганно целуя его, она пыталась что-то сказать, но тут же разражалась нервным смехом, лицо сияло радостью, но вдруг она камнем упала на руки сына и больше не двигалась. Неожиданное