Опимия. Рафаэлло Джованьоли

когда же прикончат этого варвара?..

      – Что, убили этого коварного и хитрого карфагенянина?

      – Я искренне верю в Гая Фламиния. Он человек открытый, смелый, честный, друг народа, противник патрициев[2]…

      – Что до меня, то я ему нисколько не верю…

      – Он заносчив и легкомыслен…

      – Поносит богов…

      – Груб и нечестив…

      – Да ладно, скажите же наконец, что за вести привез из лагеря гонец?

      – Нас разбили…

      – Эй, спишь, что ли? Тебе, верно, привиделся дурной сон?

      – Я говорю правду, клянусь Юпитером Феретрием… Правду… Консул Фламиний и его армия разбиты… в пух и прах…

      – Ужасное несчастье… Резня…

      – Уверяю тебя, это была вторая битва при Аллии…

      – Да ты, святотатец, издеваешься над богами-покровителями Рима! Они никогда не допустили бы столь страшного события.

      – Боги наслали на нас беду за наше неверие…

      – О какой это беде вы говорите? – спросил один из только что подошедших.

      – Наши войска разбиты… Погибли оба консула…

      – А их армии разбежались…

      – Десять тысяч римлян убито.

      – Ливии Космиций слышал, будто ферентарий упоминал про двадцать тысяч!

      – Да нет, тридцать, на нашу беду. В том убеждал меня Тит Вергунтей, а он был рядом с претором, когда прибыл посланец.

      Так судили горожане в толпе, которая непрерывно присоединялась к той кучке, что стояла у ступеней курии. Легко представить уныние, охватывавшее людей, и возраставший, ширившийся с каждым мгновением страх, да оно и понятно.

      А тут еще, удесятеряя неизвестность, страх и людской ор, по следам ферентария подоспели два верховых легионера, подавленных, выбившихся из сил, верхом на взмыленных лошадях, облаченных в доспехи, поскольку состояли они в тяжелой кавалерии, полагавшейся каждому легиону.

      Возле курии легионеры спешились, справились о преторе и, отвечая обрывками слов на вопросы окруживших их людей, не без труда растолкали, ожесточившись, взволнованную подозрениями да слухами нахлынувшую на них толпу и проложили себе дорогу в курию.

      А в это время на ближайшей площади Комиций, а точнее, возле статуи Пифагора, сошлись двое мужчин, остановились друг против друга; каждый смерил встречного взглядом, и оба тихонько вскрикнули от изумления.

      Площадь Комиций была в это время пустынной, потому что находившиеся там люди, занятые беседой или просто гулявшие, привлеченные шумом, последовавшим за прибытием гонца из военного лагеря, бросились к расположенному чуть ниже форуму, спускаясь по короткой, но широкой лестнице, соединявшей две площади.

      – Варвар! – воскликнул тот из двух встретившихся людей, что был помоложе.

      – Осквернитель, – ответил другой глухим голосом, и на лице его изобразилось презрение; слово это он выдавил с довольно-таки скверным произношением, выдавая слабое владение латинским языком.

      Тот, что помоложе, в свои двадцать восемь лет был крепко сложен, довольно высок и строен, элегантно одет; черты его лица были правильными и выразительными,

2

Тит Ливий. XXI, 63.