Дамский мастер. И. Грекова

ая болезнь. Я сказала:

      – Черт знает что такое! Опять эти дурацкие шахматы. До каких пор?

      На столе было типичное свинство. Пепельница разбухла от окурков. В пивных бутылках медленно надувались и лопались гигантские пузыри.

      – Типичные свиньи, – сказала я. – Дела у вас нет, что ли? И это накануне сессии…

      – Лапу, – подобострастно сказал Костя.

      – Не будет тебе лапы. Свиньи, иначе не назовешь. Приходишь домой как в кабак. Хоть бы один раз пепельницу за собой вынесли! Неужели я, пожилая женщина…

      – Прикажете возражать? – спросил Коля.

      – Прекратить хамство! – крикнула я.

      – Лапу, – потребовал Коля.

      Мне улыбаться совсем не следовало, но губы как-то сами разъехались, и я дала ему руку.

      – Не ту! – заорал Коля как оглашенный. – Левую, левую!

      (Левая ценится дороже – на ней родинка.)

      – А мне и правая хороша, мы – люди маленькие, – сказал Костя.

      Я дала ему правую. Оба прицеловались – каждый к своей руке. Две наклоненные головы. Соломенно-желтая и угольно-черная. Дураки мои. Сыновья мои. Только не думайте, что вы дешево отделались. Я еще сердита.

      – Сейчас же убрать со стола! – крикнула я, чтобы не демобилизовываться.

      Костя, кряхтя, взвалил на плечо пепельницу, Коля стал вытирать стол какими-то брюками.

      Голодная я была, как собака.

      – Обедали?

      – Нет. Тебя ждали.

      – А дома что-нибудь есть?

      – Ничего. Сейчас сбегаем.

      – Нет, это черт знает что такое, – сказала я, распаляя себя. – Неужели же…

      – …ты, пожилая женщина… – услужливо подсказал Коля.

      – Да! Я! Пожилая женщина! – заорала я. – Да, черт возьми! Пожилая! Работающая! Вас, дураков, воспитывающая!

      – Но, заметьте, не воспитавшая, – скромненько вставил Коля.

      – Да, к сожалению, не воспитавшая! Вся жизнь к черту! Ни за грош пропала жизнь!

      – Не гоношись, подруга, – миролюбиво сказал Костя.

      Я взяла бутылку и хотела бросить на пол, но не бросила.

      – Нет, хватит с меня этого кабака. Уеду от вас. Живите сами.

      – Живи и жить давай другим, – снова ровненьким голоском сообщил Коля.

      – Довольно дурацких замечаний! Я говорю серьезно. Жизнь – не цирк.

      – Как вы сказали? – переспросил Костя. – Жизнь – не цирк? Разрешите записать.

      Он вынул записную книжку, послюнявил карандаш и нацелился.

      – Жизнь… сами понимаете… жизнь… не… цирк, – записал он.

      – И вообще, – перебила я его очень громко, – мне это все надоело! Надоело! Понятно вам? Уеду в Новосибирск. Или, еще лучше, выйду замуж.

      – Ото! – заметил Костя. – Это дает!

      – А что? По-вашему, я уже не могу ни за кого выйти замуж?

      – Только за укротителя, – сказал Коля.

      Тьфу, черт возьми!

      Я вышла и хлопнула дверью.

      Молока бы выпить, что ли. Я открыла холодильник. Он был пустой и обросший, с одной-единственной увядшей редиской на второй полке. Не холодильник, а склеп. Никакого молока, разумеется, нет и в помине. А утром было. "Спороли", как говорила покойная няня.

      …Нет, хватит с меня этого, хватит, думала я, расчесывая волосы и со злобы выдирая целые пучки. Не могут два молодых идиота сами о себе позаботиться, не говоря уж о матери… Подумаешь, "лапу"! Лижутся, а мать голодная. Надоело все, надоело… И эти волосы дурацкие, ни два ни полтора; полудлинные, неухоженные… А сколько седых появилось! И все на каких-то нелепых местах, например, за ушами, не то что у людей, те благородно седеют – с висков… Глупо седею, бездарно. А эти самодельные букольки на лбу! Сама, старая дура, на бигуди закручивала. Спать больно, плохо…

      …Не буду им готовить обед, пусть сами о себе заботятся…

      А с волосами этими что-то нужно делать. Остричься, что ли? Жалко… Уже года три, как отращиваю, столько трудов пропадет… Нет, хватит, остригусь. "Остригусь и начну" – так говорил мой папа. Беспокойно жил мой папа, до самой смерти все хотел "начать"… "Остригусь и начну"…

      – Я ухожу, – сказала я мальчикам.

      – Куда? – спросил Костя.

      – Замуж, – ответил Коля.

      2

      А улица была прекрасная, вся в свежих каплях недавнего дождя. Листья на липах – светлые, новенькие, отлакированные, и поливальная машина катилась, сияя радугой, зачем-то поливая уже мокрый асфальт. Я купила мороженое и шла, покусывая твердую, украшенную розой верхушку. Зубы тихонечко ныли, но мне было хорошо так обедать – на ходу, мороженым. Что-то студенческое.

      Ноги еще легки, весенний день еще длинен, люди идут, торопятся, много хорошеньких, остригусь и начну.

      А вот и парикмахерская. В огромной витрине – фотографии девушек в масштабе три к одному, каждая натужно бережет прическу.