Тени исчезают в полдень. Анатолий Степанович Иванов

махнул рукой Устин. И добавил, будто оправдывался, хотя его никто не обвинял: – Во всем районе так.

      – Петька Смирнов, редактор, вчерась приезжал. В других колхозах, говорит, и того не могли сберечь, – указал Анисим Шатров на редковатый строй островерхих невысоких стожков.

      – Мы хоть как-никак кукурузу не потеряли, – сказал Устин. – А во всем районе так и погнила на корню.

      – Сомневаюсь, – вставил Андрон Овчинников свое любимое слово, но никто так и не понял, в чем он сомневается.

      Захар разрешил людям немного отдохнуть. Но через день-другой ожила, загудела, зазвенела железом ремонтная мастерская, затюкали топорами плотники в недостроенной конторе, закопошились люди вокруг водонапорной башни. Кладка круглого тела башни давалась каменщикам-самоучкам нелегко, а Моторин целыми днями сам держал в руках мастерок, растолковывая и показывая, как управляться с кирпичами.

      Но основные силы всех бригад Большаков бросил теперь на раскорчевку леса. День и ночь над тайгой стоял надрывный тракторный вой и треск выворачиваемых деревьев.

      Однажды председатель вызвал в контору Варьку Морозову. Несмело перешагнув порог, она прижалась к косяку.

      – Вот что, красавица, – сказал Захар. – Поедешь в тайгу, к раскорчевщикам, поварихой. Там людей Мироновна кормит, но сейчас едоков сильно прибавилось, ей одной не управиться. Будешь помогать ей.

      Варька сперва пошевелила плечами, поежилась, будто ей было холодно. Потом сказала еле слышно:

      – Ладно.

      Через полчаса, как Захар и ожидал, в контору заявилась Пистимея.

      – Не пущу дочку! – закричала она с ходу. – Еще чего выдумал – девку к мужикам! Мало ли в деревне работы.

      – Это уж мое дело, куда кого послать, – спокойно сказал Захар. – И не одна она, Варька, будет среди мужиков. Там Мироновна, там…

      – А я говорю – не пущу! Я уж, коли так, вон любую сестру во Христе в помощь Миронихе уговорю. Мало одной – две…

      – А я говорю – поедет! – хлопнул ладонью по столу Большаков. – Что это за штуки еще такие? В доярки дочь твою нельзя, в свинарки тоже – в отлучке из деревни за километр-другой, видите ли, придется Варьке бывать. Чего ты за нее боишься? Никто ее не тронет… В общем, чтоб не ныла мне больше тут! Ступай собирай дочку…

      В обед Большаков встретил возле пыхтящей электростанции Морозова, проговорил:

      – Сколько же с твоей женой насчет Варьки воевать, Устин? Как-то оно получается у нас не так.

      Морозов нахмурился, сплюнул на землю.

      – Да я уж и сам с греха сбился. Всю душу вымотала она с меня, ладанка ржавая, – сказал о своей жене Устин. Сказал со злостью, почти с ненавистью. И, помолчав, добавил решительно: – Ничего, поедет.

      К вечеру этого же дня Варька действительно была уже в тайге, за Чертовым ущельем, сидела на низенькой скамеечке возле лесного ручья и чистила картошку, обмывая ее в студеной воде.

      Совсем рядом где-то трещало, ухало, рвало, и Варька каждый раз взмахивала длинными ресницами, а потом вздрагивала.

      – Ничего, корчуют