101 разговор с Игорем Паниным. Игорь Панин

как бы вы обозначили Булата Окуджаву – он «русский писатель»? А Георгий Данелия – он какой режиссер? Вот недавно награждали Олега Басилашвили, сказав при этом, что это «великий русский актер». Вот и мой случай такой, половинчатый. Грузинским писателем не могу себя назвать, ибо не пишу по-грузински. Советский – да, может быть. А миссию ощущаю в том плане, в каком каждый человек представляет свою родину как человек и как личность, а не как писатель, инженер или врач.

      – У нас с вами, как оказалось, немало общих знакомых в Тбилиси, и по университету, и вообще. Но вы уже больше двадцати лет живете и работаете в Германии. А ностальгия сильно влияет на выбор той или иной темы для произведения? Написали бы вы то, что написали, если бы остались на Родине?

      – Мне трудно сказать, что бы я написал. Но ни «Толмача», ни «Захвата…» точно бы не написал, потому что не было бы соответствующего опыта, а как писать прозу без опыта жизни? Насчет же ностальгии скажу, что в современном мире скайпа, электронной почты, телефона и т. д. любая ностальгия лечится (тем более, что я стараюсь каждый год бывать в Тбилиси, там у меня сын с семьей, родственники, друзья). Нет, при выборе тем и сюжетов я ностальгией не руководствуюсь, но нотки её могут звучать в эмоциях и разговорах разных героев.

      – А вам не надоело на Западе? Ну вообще… Вы сейчас известный литератор и, наверное, вас должно тянуть в эпицентр русского литпроцесса, в Москву, в Питер…

      – На Западе человек становится другим уже после 3–5 лет, а тем более после 20-ти. Не верьте тем, кто, пожив на Западе и уехав обратно, рассказывает, что ему, дескать, надоело, было скучно и т. д., это все на 90 % отговорки неудачников, которые не сумели прижиться тут, не сумели осилить того темпа, требований и т. д. здешнего, довольно жесткого, естественного отбора. Проще говоря, я крайне мало встречал тут наших людей, кто добровольно, своими ногами и своих ходом ушел бы обратно – все они или теряли работу, или не могли найти её, или не могли освоить язык, или были бесталанны, или еще что. А в эпицентр литпроцесса я и так попадаю периодически, вот только что приехал из Перми, куда был приглашен на книжную ярмарку, очень представительную, где было всё очень продуктивно и душевно, и где я сумел повидаться с друзьями и коллегами. Возможно, приеду и на сентябрьскую московскую ярмарку, если успеет выйти полная версия «Толмача».

      – Ваш самый первый роман «Иудея» – о чем он? В России он вроде бы не издавался…

      – Это одна из первых вещей, еще юношеских. Когда я впервые прочитал Новый Завет, то Евангелие от Луки поразило меня своей жизненностью, деталировкой, энергией, и я попытался написать о нем роман. Он многим нравился тогда, а сейчас так и лежит неизданный, но я обработал из него несколько сцен, опубликовал их в виде рассказов, и понял, что мне по-прежнему очень нравится писать историческую прозу, собирать информацию о прошлом времени, узнавать реалии и детали, в том числе и лексические – ведь в историческом романе не