Хмель. Анна Зенькова

ne/>

      Алеша плохо помнил мать. Единственным уцелевшим воспоминанием был смутный образ женщины с кудрявыми волосами. Она была худой и прямой как палка. На бледном лице нездоровым блеском мерцали голубые глаза, а запекшиеся губы кривились в пьяной усмешке. Когда мать умерла, Алеша совсем не плакал. Потому что не умел. Он не умел ронять слезы из глаз, как другие дети, естественно и непринужденно. Для Алеши это был долгий и мучительный процесс. Упрямые слезы не желали выходить наружу, и только опускались глубже, медленно наполняя тело влагой, пока оно не стало походить на дрожащий сосуд, наполненный до краев горечью и обидой. За Алешиными глазами плескалось целое море слез. И именно эта влажная бирюза делал глаза мальчика удивительно похожими на материнские, застывшие глаза с поволокой.

      Когда Алешу впервые обозвали сиротой, он долго и мрачно размышлял над смыслом незнакомого ему слова, пока, в итоге, не решил для себя, что сирота – это просто глубокий сон без кошмаров, теплая манная каша на завтрак, и коробка с игрушками, пусть и не своя собственная, а общая. До того как Алеша оказался в интернате, игрушек он никогда не видел, потому что в вонючем притоне, который его мать умиленно величала «домом», их попросту не было.

      В приюте Алеша прижился. Там не нужно было прятать еду, и в случае чего прятаться самому. Там было тепло, и узкие кровати всегда застилались простынями. Сырыми, но чистыми. Эти маленькие радости делали Алешу счастливым, и даже безучастные лица воспитателей не могли сломить его уверенности в том, что он, наконец, дома.

      В приюте мальчик чувствовал себя своим, потому что в окружении маленьких и несчастных насмешек природы, его собственные изъяны уже не казалось ему чем–то особенным. Алеша не был уродом, как сам себе воображал. Просто создавая тело мальчика, природа почему–то забыла вдохнуть жизнь в его ноги, и теперь они свободно болтались, приклеенные к туловищу. У Алешиной болезни было сложное название, и потому на уже знакомый ему вопрос он всегда отвечал тихо и без выражения:

      – Мои ноги умерли. Их убила мама, – а потом, помолчав, серьезно добавлял: – Потому что была пьяная.

      Через два месяца за мальчиком неожиданно приехал дядька Арраш и увез его на фазенду. Фазендой оказалась обычная ферма, больше напоминавшая птичий двор, но Алеша решил не делиться с дядькой своими наблюдениями. Уж слишком гордо тот отзывался о своем жилище.

      У Аррашида Матвеевича были такие же бирюзовые глаза и смоляные волосы, как и у Алешиной матери. На этом их сходство заканчивалось. Дядька Арраш, как он велел себя называть, был настоящим великаном. Высокий, крепкий, как скала, он двигался с грацией медведя, и наводил тем самым ужас на окружающих. Но, не смотря на внушительную наружность, нрав у него был благодушный. Широкое скуластое лицо то и дело расползалось в белозубой улыбке, а уж когда дядька начинал смеяться, все стекла в доме принимались позвякивать в такт громовым раскатам его душевного хохота. Алеша не любил мужчин, а потому первое время относился шумному человеку с подозрением, но со временем привык, и даже проникся к дядьке чем-то вроде симпатии. А уж сам Аррашид Матвеевич души не чаял в своем маленьком, похожем на взъерошенного волчонка племяннике.

      Когда он впервые увидел Алешины ноги, его захлестнула волна удушливой ярости.

      – Дура! – дядька негодующе сплюнул на землю и, присев перед Алешиным креслом на корточки, ласково потрепал его по щеке:

      – Ничего, малыш. Ничего, мой родной. Все у нас с тобой будет хорошо, вот увидишь.

      И Алеша увидел. Он так явно представил себе это «хорошо», что чуть не заплакал. Потом вспомнил, что не умеет и просто промолчал.

      После длительного знакомства, фазенда дядьки Арраша неожиданно открылась Алеше с другой, куда более привлекательной стороны. Это было настоящее царство незнакомых ему звуков и запахов. Он часами разъезжал на коляске, исследуя окрестности, до сытой икоты объедался садовой малиной, стращал курей или мирно забавлялся с пушистыми крольчатами. Аррашид Матвеевич с робкой надеждой наблюдал за мальчиком, отмечая, как постепенно расслабляются узкие плечики, а стеснительная, пока еще не до конца освоенная улыбка, смягчает искалеченные детством глаза.

      Яшка, который служил у дядьки конюхом, не понравился Алеше с первого взгляда. Это был плюгавенький мужичонка с хитрым прищуром и скрюченными пальцами на корявых руках. Яшка был редким пакостником, и Алеша старался его избегать. Особенно после того, как конюх однажды бросил ему в след « колченога». Мальчик до сих пор не простил обидчика. Именно поэтому, заприметив приземистую фигуру, Алеша поспешил спрятаться в сарае. Там было темно, тихо и пахло чем–то приятным. Запах был сладким и теплым, как парное молоко, и Алеша сразу почувствовал себя уютно. Тишина околдовывала. Мальчик внимательно вслушивался в мягкий чарующий шепот, чувствуя, как сон пушистым одеялом укутывает его тело.

      Он почти задремал, когда за его спиной вдруг раздался жуткий вопль. Перепуганный, мальчик что есть мочи покатил коляску к выходу, подгоняемый дьявольским хохотом, летевшим ему вслед. Выбравшись из сарая, Алеша тут же наткнулся на Якова, и облегченно вздохнул. После того как он чуть было не стал жертвой