Дваплюсодин в одном флаконе (сборник). Владимир Войнович

ожественным может считаться только литературное произведение, основанное на вымысле. Где воображенные автором герои действуют в придуманных им обстоятельствах. Это, может быть, странно, но ни один из реально существовавших людей, каким бы ярким он ни был в жизни, будучи описан в литературе, не может сравниться с вымышленными персонажами вроде, например, Дон Кихота, мадам Бовари, Швейка, Обломова, Плюшкина или Коробочки. Свои собственные честолюбивые планы и надежды в литературе я всегда связывал с сюжетами, основанными только на вымысле с вымышленными образами, и вполне вероятно, что вообще никогда не склонился бы ни к какой документалистике, живи я в другое время, в другом обществе, при другом политическом строе. Но с самого начала моей литературной карьеры государство в лице своих разного калибра функционеров стало вмешиваться в мою жизнь, мешало работать, прерывало исполнение замыслов, предъявляло мне бессмысленные и совершенно неисполнимые требования и временами делало мою работу и жизнь невозможной. В конце концов, защищаясь от всех этих интервентов в мою душу, я как бы сказал им мысленно: ну хорошо, вы не даете мне описывать вымышленных героев в вымышленной реальности, давайте я буду описывать вас, и такими, какие вы есть. Может быть, если вас списывать с натуры, тоже получится что-нибудь интересное. Так родились сначала «Иванькиада», потом «Дело № 34840», содержащие рассказы о важных эпизодах моей жизни, лишь мельком упомянутых в моей книге «Автопортрет. Роман моей жизни». Я не включил эти тексты в книгу целиком, боясь слишком утяжелить ее в прямом и переносном смысле, но и комкать отчеты об этих фактах моей биографии не хотелось. Поэтому я решил поместить их в отдельную книгу, которую в целом можно рассматривать как дополнение к моим мемуарам. О третьем тексте данного сборника, «Портрет на фоне мифа», одна критикесса ехидно заметила, что это не столько портрет Александра Солженицына, сколько автопортрет сочинителя, то есть меня. Согласен с поправкой на одну букву. Это портрет не только Солженицына, но и мой. Неполный, но описывающий тоже существенные моменты моей жизни, связанные с явлением нашей истории, которое представлял собой Солженицын.

      Иванькиада,

      или рассказ о вселении писателя Войновича в новую квартиру

      Посвящается Сергею Сергеевичу Иванько и его товарищам, безвозмездно предоставившим в распоряжение автора богатейший фактический материал и пищу для размышлений.

      Вместо предисловия

      Перед тем как случиться всей этой истории, я спокойно писал своего «Чонкина», намереваясь закончить его (как всегда, на протяжении вот уже лет двенадцати) «в этом году». Только что я кое-как выбрался из очередной опалы и по некоторым признакам догадывался, что скоро попаду в следующую, будет новая нервотрепка, полное отсутствие денег и сейчас, пока после раздачи долгов еще немного осталось от двух чудом вышедших одновременно книг, надо писать «Чонкина» как можно быстрее, не отвлекаясь ни на что постороннее, но постороннее влезло, меня не спросив, и все-таки отвлекло. Неожиданно для себя я был вовлечен в долгую и нелепую борьбу за расширение своей жилплощади. Откровенно говоря, мне это не свойственно. От борьбы за личное благополучие я по возможности уклоняюсь. Ненавижу ходить к начальству и добиваться чего-то. По своему характеру я непритязателен и довольствуюсь малым. Я не гурман, не модник, не проявляю никакого интереса к предметам роскоши. Простая пища, скромная одежда и крыша над головой – вот все, что мне нужно по части благополучия. Правда, под крышей мне всегда хотелось иметь отдельную комнату для себя лично, но вряд ли такое желание можно считать чрезмерным.

      Так вот вопреки своему характеру я вдруг вступил в отчаянную борьбу. На несколько месяцев «Чонкин» был забыт совершенно. Несколько месяцев я только тем и занимался, что писал письма и заявления, ходил по начальству, звонил по телефону, собирал сторонников, хитрил, злился, выходил из себя, съел несколько пачек седуксена и валидола и только благодаря все-таки еще неплохому здоровью вышел из борьбы без инфаркта. Я пытался сохранить спокойствие, но мне это не всегда удавалось. Меня спасло то, что на каком-то этапе борьбы я решил, что ко всему надо относиться с юмором, поскольку всякое познание есть благо. Я успокоился, ненависть во мне сменилась любопытством, которое мой противник удовлетворял активно, обнажаясь, как на стриптизе. Я уже не боролся, я собирал материал для данного сочинения, а мой противник и его дружки деятельно мне помогали, развивая этот грандиозный сюжет и делая один за другим ходы, которые, может быть, не всегда придумаешь за столом. Сюжет этот не просто увлекателен, он, мне кажется, объясняет некоторые происходящие в нашей стране явления, которые не то что со стороны, а изнутри не всегда понятны.

      Ну, например, почему не печатают Архипелаг ГУЛАГ, понять еще можно. Для этого надо изменить всю внутреннюю политику. Но для издания, например, Доктора Живаго менять ничего не нужно. Нужно просто издать тиражом, соответствующим спросу, получить достойную прибыль и избавиться навсегда от вопросов: «Почему у вас не печатают этот роман?» Почему художнику, пусть хоть самому разабстракционисту, не разрешить выставить свою картину на каком-нибудь пустыре? Разве мощь нашего государства пошатнется хоть на миллиметр?