Лгунья-колдунья. Анна Ольховская

обнял жену за плечи, и Плужниковы направились к избушке. Остальные потянулись следом. Но тянуться пришлось недолго, поскольку флагманы вдруг резко остановились, едва открыв дверь.

      – Эй, чего встали-то? – заерзал оказавшийся в арьергарде Венечка.

      – Вы только посмотрите на этого наглеца! – Вадим сжал кулаки, словно пытался расплющить искомого наглеца.

      – Ни фига себе! А ну, пошел вон с кровати! – петухом выскочил вперед архивариус. – Это постель девчонок, они там по очереди спят!

      – А сегодня посплю я, – Тарский, удобно устроившийся на единственной кровати, лениво приподнялся. – Хватит бабье баловать.

      – Сейчас я тебя за ноги выдерну, – Вадим направился было к кровати, но Ирина схватила мужа за руку:

      – Не надо, не пачкайся об эту мразь. Все равно он уже изгадил собой постель, никто после него не ляжет. Пусть дрыхнет здесь, а мы давайте сегодня поспим на свежем воздухе. Дождя не будет, там прояснилось, да и потеплело слегка. В беседке нашей сухо, так что в спальниках не замерзнем. В Москве еще духоты нахлебаемся, а сейчас давайте спать под звездами.

      – Охренеть, как романтично, – фыркнул Тарский, поворачиваясь ко всем спиной.

      Глава 9

      – Все-таки милашка Тони воспитывался в курятнике, – Лена мстительно пнула валявшийся у порога избушки обломок коряги странной формы, автоматически отметив, что прежде этого черного уродства здесь не было.

      – В смысле – петух? – хмыкнул Борис. – Похож, конечно, слишком уж смазливый, но он вроде бабами интересуется. Или, думаешь, он «би-»?

      – Сам ты «би» озабоченный! – Лена чувствовала, как внутри поднимается черная, удушливая волна гнева, готовая смести все светлое, что было в душе девушки. – Ни о чем, кроме секса, думать не можешь!

      – Ты чего вызверилась? – отбил пас злобы Марченко. – Сама же сказала, что Тарский в курятнике воспитывался!

      – Я имела в виду старинное правило курятника, которое Антоша соблюдает неукоснительно – клюй ближнего, гадь на нижнего!

      – Фу, Лена, – смутилась Динь. – Ты чего материшься?

      – Во-первых, я не матерюсь, а сквернословлю, – огрызнулась Осенева. – Разница пусть небольшая, но есть. Во-вторых, прекрати изображать из себя воспитанницу Смольного, о'кей? Надоело уже с тобой нянчиться, пылинки сдувать! Все равно слезы бесконечные, ты из Сейдозера море сделала своими слезами!

      – Лена, ты что?! – В подтверждение слов подруги широко распахнутые глаза Квятковской немедленно налились слезами. – Почему?! Я… я думала, ты самая добрая, самая лучшая, а ты…

      Она развернулась и, всхлипывая, бросилась за угол избушки.

      Наверное, Дина надеялась, что, как это было всегда, за ней немедленно бросится кто-то из девушек, дабы утешить и поддержать.

      Напрасно.

      Там, у порога избушки, лесным пожаром разгорался скандал. Покраснев от ярости, недавние друзья орали друг на друга до хрипоты, до покраснения глаз, до брызжущей слюны. И причиной вселенского ора вовсе не была выходка Тарского или грубость Лены.