Не позволяй душе лениться: стихотворения и поэмы. Николай Заболоцкий

зеркал.

      И вслед за ними по засадам,

      Ополоумев от вытья,

      Огромный дом, виляя задом,

      Летит в пространство бытия.

      А там – молчанья грозный сон,

      Седые полчища заводов,

      И над становьями народов —

      Труда и творчества закон.

      1928

      13. Фокстрот

      В ботинках кожи голубой,

      В носках блистательного франта,

      Парит по воздуху герой

      В дыму гавайского джаз-банда.

      Внизу – бокалов воркотня,

      Внизу – ни ночи нет, ни дня,

      Внизу – на выступе оркестра,

      Как жрец, качается маэстро.

      Он бьет рукой по животу,

      Он машет палкой в пустоту,

      И легких галстуков извилина

      На грудь картонную пришпилена.

      Ура! Ура! Герой парит —

      Гавайский фокус над Невою!

      А бал ревет, а бал гремит,

      Качая бледною толпою.

      А бал гремит, единорог,

      И бабы выставили в пляске

      У перекрестка гладких ног

      Чижа на розовой подвязке.

      Смеется чиж – гляди, гляди!

      Но бабы дальше ускакали,

      И медным лесом впереди

      Гудит фокстрот на пьедестале.

      И так играя, человек

      Родил в последнюю минуту

      Прекраснейшего из калек —

      Женоподобного Иуду.

      Не тронь его и не буди,

      Не пригодится он для дела —

      С цыплячьим знаком на груди

      Росток болезненного тела.

      А там, над бедною землей,

      Во славу винам и кларнетам

      Парит по воздуху герой,

      Стреляя в небо пистолетом.

      1928

      14. Пекарня

      В волшебном царстве калачей,

      Где дым струится над пекарней,

      Железный крендель, друг ночей,

      Светил небесных светозарней.

      Внизу под кренделем – содом.

      Там тесто, выскочив из квашен,

      Встает подобьем белых башен

      И рвется в битву напролом.

      Вперед! Настало время боя!

      Ломая тысячи преград,

      Оно ползет, урча и воя,

      И не желает лезть назад.

      Трещат столы, трясутся стены,

      С высоких балок льет вода.

      Но вот, подняв фонарь военный,

      В чугун ударил тамада, —

      И хлебопеки сквозь туман,

      Как будто идолы в тиарах,

      Летят, играя на цимбалах

      Кастрюль неведомый канкан.

      Как изукрашенные стяги,

      Лопаты ходят тяжело,

      И теста ровные корчаги

      Плывут в квадратное жерло.

      И в этой, красной от натуги,

      Пещере всех метаморфоз

      Младенец-хлеб приподнял руки

      И слово стройно произнес.

      И пекарь огненной трубой

      Трубил о нем во мрак ночной.

      А печь, наследника родив

      И стройное поправив чрево,

      Стоит стыдливая, как дева

      С ночною розой на груди.

      И кот, в почетном сидя месте,

      Усталой лапкой рыльце крестит,

      Зловонным хвостиком