Грозненский роман. Константин Семенов

я, Мадина, – Ирина взяла трубку первой.

      – Ирина Николаевна, вы уже знаете? Нет? Все провалилось! Представляете, они умудрились проиграть, идиоты! Лобазанов был уже в Президентском дворце, оставалось совсем ничего, Ирина Николаевна. Совсем чуть-чуть! И что вы думаете? Ему никто не пришел на помощь! Все разбрелись кто куда, как стадо баранов! Танки вообще заблудились, пехота их бросила. Руководство праздновать начало, в Москву докладывать – каждый хотел первым. И когда дудаевцы опомнились, штурмом уже никто не управлял. Теперь все, Ирина Николаевна – полный разгром. Полный.… У нас рядом танк валяется без башни, рядом с домом сестры – еще один. Говорят, что все танки пожгли. И знаете.…Говорят, что в танках были русские солдаты. Ирина Николаевна, это все…

      Ирина выпрямилась, прислонилась к стене, не сводя с Бориса серо-синих, таких же, как и много лет назад, глаз.

      – Что, Ирочка?

      – Боря, – отстраненным голосом сказала Ирина, – Боря, она говорит, что все – разгром.

      – А кто кого разгромил, мам? – Славик вытащил трубку из руки мамы, положил на аппарат. – Мама, ты что – не слышишь?

      – Боря… – и глаза уже почти серые. – Она говорит, что в танках были русские. Только русские…Что это, Боря?

      Борис сделал шаг, не отводя взгляда от этих совсем серых, испуганных, растерянных и по-прежнему любимых глаз. Обнял за плечи – она тут же уткнулась ему в плечо, затихла.

      – Это плохо, Ира. Не знаю точно насколько, но это очень, очень плохо…

      Насколько это плохо они узнали уже завтра.

      У поворота на Первомайскую заводскому автобусу пришлось притормозить – впереди грозно ощетинился первый пост. Половина дороги перегорожено бетонной плитой, несколько человек в новенькой форме и черных вязаных шапочках с автоматами и гранатометам и рядом кое-что новенькое – пушка. Второй пост миновали около первой городской больницы, этот был без пушки.

      Первый подбитый танк увидели на перекрестке Маяковского и Карла Маркса. Танк стоял поперек дороги, наклонившись набок. Рядом, словно выпущенные кишки, валялась размотавшаяся гусеница. Второй танк, обгорелый и тоже без гусеницы, уткнулся в стену частного дома на перекрестке с Рабочей. В стене дома зияла громадная дыра. Башни обоих танков были окрашены белой краской, сейчас порепанной и обгорелой.

      – Вот только так вы и можете, – тяжелым голосом нарушил молчание механик соседнего цеха Асланбек.

      В этом автобусе почти никогда не затрагивались национальные вопросы, даже в сумасшедшем 91-м, когда весь город словно сошел с ума. Здесь невозможно было услышать, что русская культура бедна, как на митинге у Совета Министров. Если бы кто здесь сказал как Сослаханов, что русские только и мечтают заселить чеченские горы и пасти там свиней, его бы просто подняли на смех. И уж чтоб услышать здесь «русские не уезжайте – нам нужны рабы» – такое можно было представить только в бреду. Не то, что здесь никто не обращал внимания на национальности – нет, конечно. Все знали, кто русский, кто армянин, кто чеченец. И про политику здесь тоже