Жизнь уместна (сборник). Галина Зайнуллина

мыть ноги, – торжествующе сказала я.

      – Правильно. А ты откуда знаешь?

      – Помнишь свое старое письмо, – ответила я, – где ты писала, как мама хотела прыгнуть с балкона? Так вот, после всего случившегося ты пошла мыть ноги. Ну, думаю, если после такой встряски она не забыла это сделать, то, видимо, это ее ежедневная потребность.

      Надя поцеловала меня и действительно пошла мыть ноги.

      – Начнем с того, – сказала я, когда она вернулась, – что ты объяснишь мне про украшения на запястьях.

      – Это я хотела задушить душевную боль физической. Василия вызвала к ноябрьским праздникам. Насовсем. Чего качаешь головой? Он уже прописан. Бабка за два дня все это дело провернула. В праздники он не приехал. А бабку я видеть не могла. Мне хотелось ее убить или задушить. Поэтому я жила у Нинки Сарафановой (у нее мать часто в командировках) или у Люды. Вася приехал четырнадцатого и зашел за мной к Люде. А бабка моя до того обнаглела. Пока они были наедине несколько часов, она такой поклеп возвела на Нинку и Людку, что они меня портят, что я дома не ночую. Представляешь! И это она говорила Васе, человеку, заставить которого мне поверить стоило стольких усилий. А Вася такой ревнивый! Когда мы с ним пришли домой, бабка заорала: «Ах ты, проститутка! Ты его не ждала! Изменяла! Шлялась с кем попало». Я ничего не говорила в свое оправдание. Молча воспринимала все гадости. Бабка поработала отлично. В следующую ночь Вася тихо произнес: «А ведь ты, Наденька, летом, в первый раз, нечестная была».

      – Сказал все-таки. Помнишь, в августе, когда мы легли спать, ты все начинала эту фразу и никак не могла довести до конца, потому что задыхалась от смеха. И когда мы вконец обессилели, ты выдавила: «Между прочим, я могу его потерять». Я сказала: «А что в этом смешного?» – и мы снова заржали, как идиоты.

      – Он, оказывается, тоже тогда удивился, почему все было чисто. После того как мои руки зашили, я ему все по-научному объяснила (он ни черта не понимает), что такие случаи есть. А после тех его слов я была до того унижена его позорным недоверием…

      – Да! Вы не расписаны?

      – Мне же нет восемнадцати. В апреле распишемся.

      – Ну давай дальше.

      – Так вот, зашла я в туалет, перерезала лезвием руки, перевязала тряпкой и надела кофту. Васю сразу предупредила, что спать будем в отдельных комнатах. Он спросил почему, и тут закапала кровь. Я очень глубоко пропахала. Вася закричал, двинул мне по морде. Бабка вбежала, спрашивает, в чем дело. А я ничего не могу сказать. Пытаюсь вернуть челюсть в исходное положение.

      – Наденька! Ты очень интересно показываешь, как это выглядело, но мне почему-то не смешно. Зачем ты позволяешь ему себя бить?

      – Он же испугался, Танюша! Ты знаешь, как он меня одел? За минуту, по-солдатски. И мы побежали в больницу. Врач попался молодой. Спрашивает: «Ну что с тобой?» «Ручку, – говорю, – порезала». И протягиваю свои лапы, а на них разрезы ровные, как по линейке. «Порезала ручки? – спрашивает. – А чем?» Я ему отвечаю, что бритвочкой. Тут он говорит: «Эх ты, дурочка, дурочка! Ведь жизнь так прекрасна и удивительна… – Помолчал, подумал. – Верней, она больше