Кольца Джудекки. Вера Евгеньевна Огнева

полностью поправился. Если его разыскать, думаю, он подтвердит. Да и сами все увидите.

      – Где ж его сыщешь? – плаксиво запричитал Гаврила Петрович, – Бежал больной от дохтура сего страхолюдного, только пятки сверкали.

      – Бежал?

      – Улепетывал.

      – Значит, ногу ему правильно твой помощник сложил, – неожиданно припечатал Горимысл.

      Гавриле Петровичу осталось, прикусить язык.

      – Приговариваю: Илюшку из лекарни забрать. Друг дружку потравите – ладно. Людей последних ведь изведете. Знамо, медикус за свою правоту ни здорового, ни больного не пожалеет. Ни старого, ни…

      Малого, – закончил про себя Илья, – по тому что не было детей в благословенном городе Дите. Отсутствовали. Если и проявлялись, исчезали тотчас. А свои? Женщины не родют, – поведал, забежавший в гости Мураш. И дальше на расспросы любопытного проявленца отвечать не стал. Не знает в чем дело, или не велено говорить? Разносить, так сказать, вредные слухи? Низь-зь-зья!

      Все как дома. Там тоже долго было низь-зья. А когда стало зя, голодный желудок и больная совесть заставляли пахать, а не заниматься трепом.

      Навалилась каменная усталость. Илья стоял, глядя в одну точку, и тупо мыслил: жизнь в городе Дите и не жизнь вовсе. Сбил его тогда пьяный грузовик. И попал-таки грешный доктор в Ад, где нудно, пыльно, волгло, муторно… и вечно. Однако вон же – умирают. Ну, это те, кому особо повезло.

      – Очнись, Илюшка, – прогремело над ухом. – Ступай за мной.

      А на улице, когда выбрались из влажной духоты:

      – Пондравился ты мне. Будешь при комиссии сидеть, хвори определять.

      Душа, ловившего каждое слово лейб-медикуса, явственно поползла в пятки, по пути освобождая от себя организм. Личико на глазах сморщилось, будто шарик сдули. Руки повисли. А там и весь он отстал.

      В гору поднимались неспешно. Впереди, естественно, Горимысл. За ним – свита, в хвосте которой терялся Илья. Он быстро устал. Стало жарко. Пришлось снять куртку и нести в руках. Тошнило. Мысли объявлялись отрывочные и не вполне логически безупречные. Пондравился? – это как? Это что? Горимысл свет Васильевич, так, укрепляет свои позиции против Хвостова? Или честно болеет за дело? Правдоподобно и от того опаска пробирает. Видели, знаем, плавали. Как выручил-поднял проявленца, так и скормит его при случае. Не жалко. Кто Горимысл и, кто Илья? А если «пондравился» и есть главный аргумент, от которого все танцуется в городе Дите?

      Ну, попросят тебя, присмотреть за Хвостовым: что сказал, что сделал; компромата накопать…

      Какая же, хрень в голову лезет! Это – инхфекция, не иначе. Должно, от лейб-коновала заразился – подлючесть кудрявая, передается при словесном контакте, распространяется на не привитых. Привитые переносят в легкой форме, исключительно молча.

      Так, о чем я думаю? О человеческих ценностях? Браво! Тащусь в мэрию города Дита, находящегося согласно описаниям, где-то в шестом круге Ада, и размышляю о подлости. Вы, г-н Донкович, рехнувшись? Или все же не Ад? Значит – выжить! Зубами прогрызть дорогу назад. А если придется – по трупам?

      Илья остановился. Комиссия уходила. Следовало отдышаться.