Философия русской культуры. Метафизическая перспектива человека и истории. Ольга Жукова

свиданья

      С какой-нибудь развратницей лукавой

      Иль дурой, им обманутой, так я

      Весь день минуты ждал, когда сойду

      В подвал мой тайный, к верным сундукам…[113]

      Барон отождествляет мощь денег с могуществом личности, ставя себя за грань добра и зла, как достигший «совершенного»:

      Мне все послушно, я же – ничему;

      Я выше всех желаний; я спокоен;

      Я знаю мощь мою: с меня довольно

      Сего сознанья…[114]

      Богатство бесстыдно повествует о том, как оно притекает в сундуки, минуя все человеческие нравственные установления. Для усиления воздействия Пушкин прибегает к образу несчастной вдовы с детьми, оказавшейся в должниках у скупого чудовища:

      Тут есть дублон старинный…вот он. Нынче

      Вдова мне отдала его, но прежде

      С тремя детьми полдня перед окном

      Она стояла на коленях воя[115].

      Нравственное чувство, растоптанное, вычеркнутое бароном, – это убитая им в себе совесть. Совесть же – живая связь человека с Богом, нравственный закон, оказавшийся нарушенным в результате грехопадения, но сохранившийся в виде врожденного нравственного чувства, человеческой способности осознавать свой грех в стремлении избавиться от его разрушительных действий в себе. Совесть же есть начало восхождения человека к Богу, условие его духовно справедливого и нравственного общежития с другими. Именно совесть с корнем выдрана бароном для удовлетворения своей страсти. Совесть мертва – страсть торжествует:

      …Иль скажет сын,

      Что сердце у меня обросло мохом,

      Что я не знал желаний, что меня

      И совесть никогда не грызла, совесть,

      Когтистый зверь, скребущий сердце, совесть,

      Незваный гость, докучный собеседник,

      Заимодавец грубый, эта ведьма,

      От коей меркнет месяц и могилы

      Смущаются и мертвых высылают?..

      Нет, выстрадай сперва себе богатство…[116]

      Восклицание герцога: «Ужасный век, ужасные сердца!», завершающее «Скупого рыцаря», обращено не только к веку поэта. Слово обличения стяжательства, скупости, жадности борется за душу нашего современника, поскольку душа, освободившаяся от плена сребролюбия, достигшая полноты бесстрастия в отношении любых предметов идеальных, или материальных – подлинно свободна. Об этом говорит духовный опыт христианства. Слово о гневливой душе. В святоотеческой традиции отношение к гневу двойственно. Гнев как страсть является тяжелым грехом, повреждающим душу и искажающим образ Божий в человеке. Гнев как выражение справедливого негодования в борьбе за истину, как душевно-эмоциональная мобилизация человека против своих собственных пороков и страстей допу скается. Об этом читаем у Евагрия монаха (Понтийского): «Гнев по природе назначен на то, чтобы воевать с демонами и бороться со всякою греховною сластию. Потому Ангелы, возбуждая в нас духовную сласть и давая вкусить блаженства ее, склоняют

113

Там же. С. 350.

114

Там же. С. 351.

115

Там же. С. 351.

116

Там же. С. 353.