Дело, которому ты служишь. Юрий Герман

рло, прислушиваясь настороженно и опасливо. Что, дескать, будет дальше, мальчишка, посмотрим!

      Ничего, казалось бы, особенного не произошло.

      Просто они с Варей пошли в кино. В тот вечер моросил обычный осенний дождик. Варя говорила свои глупости об «искусстве театра» (она была главной артисткой в драмкружке 29-й школы), по экрану разгуливали какие-то самодовольные, особой породы курицы. А потом Володя засопел и затаил дыхание.

      – Молчи! – сказал он Варе.

      – Чего ты? – удивилась она.

      – Ты замолчишь?! – прошипел он.

      На экране ученый набирал в шприц какую-то жидкость. Это был лобастый, узкогубый, видимо, измученный человек. Ничего симпатичного или, как любила выражаться Варина мама, обаятельного нельзя было обнаружить в облике этого великого первооткрывателя. И работу свою он делал не так чтобы уж очень ловко, наверно, сердился на тех людей, которые снимали его для кино. Такие люди очень не любят, чтобы их фотографировали, а тут еще эти кинооператоры!

      Приговоренную морскую свинку Варя пожалела.

      – Душечка, какая бедненькая! – сказала Степанова и опасливо взглянула на Володю.

      Но он даже не шикнул на Варю. Он весь словно бы светился, слушая человека в белой шапочке и в белом халате, который строго говорил в зал о мудром старце Эскулапе и его дочери Панацее.

      – Ничего не понимаю! – шепотом пожаловалась Варя. – Ну ничегошеньки. Ты понимаешь, Владимир?

      Он кивнул. А потом, когда показывали художественный кинофильм, Володя сидел угрюмый, грыз ногти и думал. И ни разу не улыбнулся, хоть картина была смешная. Он вообще умел вдруг отделяться от всех, начинал жить не болтовней, а размышлениями, словно забирался в какую-то нору. И нынче, провожая Варю домой из кинотеатра «Ударник», он тоже шел не с ней, а совершенно отдельно, сам по себе.

      – О чем ты думаешь? – спросила Варвара.

      – Ни о чем! – буркнул он, весь погруженный в свои мысли.

      – Очень весело с тобой! – сказала Варя. – Прямо умора! Буквально животики надорвешь от смеха.

      – Что? – спросил он.

      Так они и расстались месяца на три – Варя была обидчивой и самолюбивой, а перед ним распахнулся неведомый еще мир поисков и умственной сумятицы, открывания уже давно открытых истин, мир бессонных ночей, мир беспредельных знаний, в которых он был ничем, пустяком, соринкой, попавшей в бурю. Его вертело и швыряло среди слов, из-за которых поминутно нужно было справляться в энциклопедии; он прорывался через книги, в которых очень мало понимал; бывали часы, когда он едва не плакал от сознания собственного бессилия, но бывали мгновения, когда ему чудилось, что он понимает, разбирается, что он почти «свой» хоть в этой главке, на этой странице, что теперь только нужно вскапывать глубже и все пойдет отлично. А потом вновь он провалился во тьму, ведь он был еще маленьким, «дурачком», как называла его тетка Аглая.

      – Что это? – спросила она как-то очень студеным вечером, заглянув в Володин «закуток» – так называлась в квартире издавна его узкая комната.

      – Где – что? – не понял Володя, с трудом отрываясь от книги.

      – Да вот! Ты картины стал покупать?

      – Это не картины, а копия с полотна Рембрандта «Урок анатомии доктора Тульпиуса»…

      – А-а! – кивнула Аглая. – Но зачем тебе, дурачок, «Урок анатомии»?

      – А затем мне, Аглая Петровна, «Урок анатомии», что я буду врачом, – сильно потягиваясь и сладко зевая, произнес Володя. – Таково мое решение.

      – Еще добавь «на сегодняшний день», – посоветовала тетка. – В твоем возрасте решения меняются довольно часто. Я очень хорошо помню, как ты собирался пойти в летчики, а потом в сыщики.

      Володя молчал и улыбался: да, действительно, кажется, что-то такое было.

      – Тульпиус этот был хорошим доктором? – спросила Аглая.

      – Он голландец, – вглядываясь в порыжевшую от времени копию, сказал Володя, – Ван Тульп. Был доктором бедняков, профессором анатомии в Амстердаме. На портретах его обычно изображают со свечой и девизом Врача. Теперь этот девиз вошел в поговорку: «Светя другим, сгораю сам».

      – Красиво! – вздохнула Аглая. – Подумай, какие ты вещи узнал. И книг понатаскал полный закуток.

      Она открыла анатомический атлас, который Володя взял в библиотеке, и съежилась:

      – Страхи какие! Пойдем чай пить, поздно. Пойдем, будущий Тульпиус…

      К зимним каникулам Володя Устименко, ученик девятого «Б» класса, нахватал столько дурных отметок, что даже сам удивился. Надо было с кем-то поговорить. Сердито шагая по скрипящему снегу, он отправился на улицу Пролетариев, к Варваре. «Светя другим, сгораю сам, – растерянно думал он. – Светя другим…» Удивительно глупо привязалась вдруг эта фраза.

      – А ее дома нет, она на репетиции, – сообщил Евгений, Варин сводный брат, круглолицый, немножко томный, с сеткой на голове (Евгений очень занимался своей наружностью и любил, чтобы волосы лежали гладко, – для этого он устраивал всякие сложные фокусы). Женя читал физику, уютно