Дождь в Париже. Роман Сенчин

дружили.

      К поездке с ночевкой готовились долго. Поставили две трехлитровые банки браги на смеси разного варенья и тертой ягоды – что кому удалось стащить из родительских запасов. Банки хранились у светловолосого Димки Попова, которому без фантазий дали когда-то прозвище Белый. Димка всерьез занимался фотографией, темнушка в его квартире была оборудована под фотолабораторию.

      «Если запалят, скажу, что проявитель-закрепитель закис», – придумал Белый детскую по существу, но тогда казавшуюся надежной отмазку.

      Когда родителей не было дома, а то и по ночам, Белый открывал банки, выпускал газ; чтобы аромат браги не расплывался по комнатам, прыскал в своей темнушке одеколоном.

      «Дима, что так одеколоном пахнет?» – забеспокоилась мама.

      «Да вот прижигаю». – Белый потыкал в свой прыщавый лоб.

      «Может, дрожжей попьешь? Они хорошо помогают».

      Когда он это пересказал, пацаны долго ржали:

      «Скоро обопьемся дрожжей!»

      Наступила суббота, бражка доспела, и главным стало вынести ее из квартиры.

      После уроков сбегали по домам, сменили школьную форму на уличные свитера и ветровки, завалили к Белому специально гурьбой, с рюкзаками, устроили толчею в прихожей. Темнушка была тут же: сразу направо от входной двери узкий пенальчик.

      «Пап, я пару журналов возьму? – крикнул Белый. – На растопку».

      «Возьми», – из глубины квартиры.

      Белый с Бобом втиснулись в пенальчик, поставили банки в рюкзак, между ними – «Советский воин». Вынесли отяжелевший рюкзак, прикрывая спинами… Мама Белого, провожавшая сыночка, не заметила этого маневра или не захотела заметить.

      «Счастливо, ребята, – говорила, – ведите себя хорошо. Завтра к вечеру ждем. Не доводите, чтоб мы подняли тревогу».

      «Конечно, конечно, – послушные кивки, – тёть Люд».

      Во дворе ждали девчонки. Юлька Солдатова, Марина Лузгина, Ленка Старостина, Оля Ковецкая. Никто ничья не подруга – дружили пацаны с девчонками даже в последних классах в открытую редко, это считалось как-то западло, но обоюдные симпатии чувствовались. И Топкин уже тогда, лет в пятнадцать, знал, что Оля будет его, его навсегда…

      Шли через родной, но опасный район – вполне в это время могли нарваться на старшаков, а те всегда чуяли, зачем и с чем передвигаются такие вот компании. Начнут трясти на бухло, на бабки.

      Обогнули школу номер пятнадцать, в которой все учились, – трехэтажное здание с гордо вздернутым козырьком над входом, пристройкой-спортзалом сзади. За спортзалом курили на переменах, махались – дрались один на один, доказывая друг другу и окружающим, кто сильнее и, следовательно, главнее.

      Через узкую дорожку из выщербленного асфальта был детский сад. В него ходили и Белый, и Юлька, и Марина, и Оля, и он, Топкин. С Олей они были, правда, в разных группах, почти не помнили друг друга. И хорошо. Помнить свою девушку или своего парня горшочником не очень-то симпатично…

      В первых классах Топкин с Белым после уроков пробирались на территорию садика,