Дождь в Париже. Роман Сенчин

цепляются за ветки растущей у самого окна березы… Воспитательница ушла, а с Андреем осталась няня, пожилая большая женщина. И, наверное, заметив, как он тревожится, что готов заплакать, она усадила его на диван рядом с торшером и села рядом. В руках у нее была книга.

      «Андрюша, а давай я тебе стишок прочитаю, – сказала. – Его написал Сережа Есенин, почти такой же маленький мальчик, как ты. Сидел дома один, в окошко смотрел и написал. А потом он вырос и стал великим поэтом».

      Держа открытую книгу перед собой, но не заглядывая в нее, няня стала рассказывать:

      «Белая береза под моим окном…»

      Через несколько лет – ему было уже девять-десять, – оставшись дома один, Андрей рассматривал корешки книг в шкафу. Книг было немного, но все же, чтобы прочитать их все, нужно было потратить много времени. И он боролся с желанием взять и начать читать эти толстые недетские книги и страхом за время чтения пропустить важное в жизни.

      На одном из корешков увидел: «Сергей Есенин», вспомнил тот вечер в садике, няню, словесную мелодию про березу и достал книгу.

      Обложка была серая, как старый снег, поперек нее – веточка с кленовыми листочками… Андрей полистал, цепляясь взглядом за строки и отрываясь от них без усилия. Но вот зацепился и не смог оторваться. И побежал дальше, ниже и сам чувствовал, как с каждой строкой лицо его искажается, кривится.

      Снова пьют здесь, дерутся и плачут

      Под гармоники желтую грусть.

      Проклинают свои неудачи,

      Вспоминают московскую Русь.

      И я сам, опустясь головою,

      Заливаю глаза вином,

      Чтоб не видеть лицо роковое,

      Чтоб подумать хоть миг об ином.

      Что-то всеми навек утрачено.

      Май мой синий! Июнь голубой!

      «Май мой синий, июнь голубой», – повторил Андрей эти наполненные свежим воздухом слова, а потом снова ухнул в удушливый сумрак:

      Не с того ль так чадит мертвячиной

      Над пропащею этой гульбой.

      Что знал тогда, в девять-десять лет, Топкин о плохом? Да, конечно, кое-что знал. И видел про жизнь бандитов в фильмах «Место встречи», «Сыщик». Но стихи об этом читал впервые.

      Ах, сегодня так весело россам,

      Самогонного спирта – река.

      Гармонист с провалившимся носом

      Им про Волгу поет и про Чека.

      «Про Чека… Про ЧК? Про чекистов?..»

      Что-то злое во взорах безумных,

      Непокорное в громких речах.

      Жалко им тех дурашливых, юных,

      Что сгубили свою жизнь сгоряча.

      Строчки не плыли, а словно бы ковыляли, запинались, спотыкались, и от этого было еще страшней и удушливей.

      Где ж вы те, что ушли далече?

      Ярко ль светят вам наши лучи?

      Гармонист спиртом сифилис лечит…

      «Сифилис?!» – слово, которое нельзя говорить… За кидание друг в друга тряпкой, которой стирают мел с доски, ставили неуд по поведению, вызывали родителей к завучу. И не за саму игру наказывали,