Сила одного. Аслан Мухамеджанович Кудабаев

себе. Когда сам “молодым” был. Выдержал, вытерпел. Узнал, что такое быть ”салагой”. То есть быть бесправным, “никем”. Вынес все издевательства старослужащих и прочие тяготы воинской службы. Узнал, что такое нехватка еды, нехватка сна, нехватка тепла. Тепла в прямом смысле слова и тепла человеческого. А человеческое тепло в таких условиях – важнее всего. Причем неважно, чтобы люди, относящиеся к тебе подобным образом , были рядом, главное – чтоб они просто были. У Данко они были. Вернее была. Подруга, невеста, любимая. Любившая. Обещавшая ждать и писать. Но разлюбила и обещания ждать и писать не сдержала. Написала только одно письмо, первое и последнее. Как здравствуй и прощай. Сказала, что полюбила другого, а Данко больше не любит. Коротко и понятно. С глаз долой – из сердца вон. Так вот завершилась история. Как и тысячи других историй невечной любви .Для Данко она едва не завершилась еще хуже. Сдуру чуть руки на себя не наложил. Слишком уж на душе было скверно. Но в последний момент все– таки взял себя в руки. Сжал зубы. И постарался выбросить Таньку из головы. На свете достаточно и других девчонок, найдется и настоящая. А эта, видимо, была дешевка. Значит, оно и к лучшему. А кроме того, девчонки – это на свете еще не самое главное. В этом Данко убеждался все сильнее день ото дня своей новой, армейской жизни. Здесь он понял, как важны родина, близкие. Цена хлеба и цена дружбы. И цена каждого твоего поступка. Именно то, что ты делаешь, а не то, что говоришь, определяет твое место в человеческом обществе. И всю твою дальнейшую жизнь. Трусишь, хитришь, увиливаешь от тяжелого– тебе презрение и нелюбовь окружающих. А если ты прям, и открыт и не прячешься за чужую спину, тогда ты – равный среди других. Наука эта не сложная и не легкая. И Данко ее успешно освоил. Хотя как сказать, ведь жизнь постоянно учит чему-то новому.

      Но, как бы там ни было, один из сложнейших ее периодов– начало воинской службы– для Данко был позади. Теперь он уже сам был старослужащим. И учил жизни других “молодых”. Так же, как когда-то учили его самого. Где словом, а где и не только. Тут уже как получиться. Ведь, как известно, слова до людей не всегда доходят. Тем более – до “молодых”. Не знающих цену Слова. Не знающих настоящей жизни. И Данко, как и положено более старшему , более опытному,– учил. Тому, через что прошел сам. Суровая это была школа. И бить “молодых” ему приходилось так же, как когда-то били его самого. Так сказать, преемственность поколений. На этом держалась, держится и будет держаться армия. На “гражданке”– те же законы. Теперь Данко это вполне понимал. Словно глаза открылись. Увидел, что везде правят сильные. Сильные и жестокие. Те, кто не боится (а вернее, не жалеет) топтать других. Чем больше людей ты подмял под себя, тем больше у тебя власти, влияния. И значит, тем лучше, сытнее – да и полнее живешь.

      Данко такое положение вещей не особо нравилось. Не любил он топтать людей. Но выбирать было просто не из чего. Либо тебя сгибают, либо ты гнешь. Конечно, лучше гнуть других самому. Что Данко и делал. Здесь, в армии, – с “молодыми”. А там, на “гражданке”, – уже у кого как получиться. Но до “гражданки” Данко еще надо дожить. Далеко вперед он загадывать не любил. Тоже– еще один закон жизни. Что должно случиться завтра– может тысячу раз измениться. И не произойти никогда. Хотя планировать, конечно же, надо. Но лучше– не забивать себе голову. Думать о дне сегодняшнем.

      А сегодня Данко было о чем подумать. Например, о том “молодом”, что повесился. “Молодой” этот был из роты Данко. Более того – он был земляком Данко. “Зема” как говорят по – армейски. И, как положено в армии, Данко за своим “земой” приглядывал. Не давал его чересчур обижать другим старослужащим. Но и сам, конечно же не слишком баловал. Расслаблять – тоже вредно. Чуть почувствует “молодой” покровительство “старого” – и сразу резко меняется. Совсем не узнать человека. Наглеет, заноситься. Нет, Данко своего “молодого” “зему” не баловал. Воспитывал, как положено. И следил, чтобы другие “воспитатели” делали это в меру. Не трогали слишком парня. Не загоняли в угол. Не ставили перед выбором: или… или…

      И его “зема”, рядовой Мишка Салахов, был самым обычным парнем. В меру расслабленным, в меру забитым. Как и положено нормальному “молодому”. И без всяких раздумий о самоубийстве. Хотя такие мысли люди скрывают, Данко уже умел разгадывать их. И знал своего “молодого”. Почти как себя. И был уверен: не мог его “зема” Мишка Салахов по своей воле залезть в петлю. Не мог, но все же там оказался.

      Растянувшись на кровати прямо в сапогах, рядовой Данко Шагаев достал сигареты, зажигалку и закурил. Руки у него не дрожали. Но всего его едва не трясло. Кажется, от негодования. Или чего-то такого. Только что окончился полковой развод. Вопреки обыкновению нынешний был краток и сух. Как речь командира полка. Впрочем, из нее и состоял весь развод. Суть ее в следующем: бардак в полку зашел уж слишком далеко, сказал коротконогий и толстый “кэп”, грозно размахивая с трибуны пухлыми кулаками. Молодые солдаты бегут и вешаются уже быстрее, чем прапорщики разворовывают поступающее на склады имущество. Его, командира полка, терпение лопнуло. Он знает, отчего вешаются и бегут “молодые”. Тут командир полка выразительно посмотрел на старослужащих. Старослужащим от этого взгляда стало не по себе. От дальнейших слов распалившегося “кэпа” им стало еще хуже. Страдающий язвой холостяк с тремя большими