Истоки современной политической мысли. Том 2. Эпоха Реформации. Квентин Скиннер

«обречены на погибель богомерзким вожделением» (pp. 214, 226). В трактате «О рабстве воли» делается не оставляющий надежды вывод, что «свобода воли – ничто», а добродетельные поступки не имеют никакого значения для спасения (p. 241).

      Это приводит Лютера еще к одному заключению, которое, говорит он, в какой-то момент низвело его «до глубины, до бездны отчаяния» (p. 190). Бессилие человека столь велико, что он не может уповать на спасение собственными силами. А всемогущество Бога таково, что сокровенный Бог, «творящий все во всем», знает все обо всех прошлых и будущих событиях. (Лютер занимает в этом вопросе одну из сторон в схоластическом споре о природе Божьего предведения, утверждая (p. 42), что «Бог заранее знает все, и не случайно, а необходимо и непреложно»[3].) Из этого, вынужден признать Лютер, следует учение о двойном предопределении: одних – к спасению, других – к проклятию. И этот удар молнии, пишет он, разверзает непреодолимую пропасть между Богом и человеком (p. 37). Бог ужасающе непреклонен. От Него одного зависит решение, и Он наверняка уже решил, от кого можно избавиться. Человек совершенно беспомощен: быть может, мы все прокляты, и нет никаких сомнений, что никому не дано изменить свою судьбу.

      Это заключение вызвало продолжительный внутренний кризис, который, по-видимому, начался в 1505 г., когда, после ряда болезненных личных неудач, Лютер внезапно отказался от юридической карьеры и удалился в монастырь августинцев в Эрфурте (Fife 1957, p. 73). В 1510 г., по возвращении из Рима, его состояние ухудшилось. Поездка в Рим, полагает Файф, «лишила его иллюзий и в какой-то мере привела в уныние» в отношении Церкви (p. 176). Лютер пишет о своем душевном состоянии в эти годы в автобиографии, опубликованной в 1545 г. в виде предисловия к Виттенбергскому изданию его латинских трудов (Luther 1960, pp. 336–337). Привычные монастырские средства – пост и молитва – не принесли утешения. Лютер взялся за Августина, но это только укрепило его в мысли, что надежды нет. Он ловит себя на страшном богохульстве – поношении Бога и ненависти к Нему за то, что Он дал закон, который заведомо неисполним, а затем «справедливо» проклял людей за его неисполнение. Лютер говорит, что возненавидел само слово «справедливость» (iustitia), которое понимал как правосудие Божье в наказании грешников, и не мог даже читать те места в Новом Завете, особенно в посланиях св. Павла, в которых понятию справедливости Божьей придавалось первостепенное значение (Boehmer 1946, p. 110).

      Но затем, после нескольких лет душевных терзаний, которые становились все более мучительными, Лютер внезапно испытал великое озарение, которое его исцелило. Это произошло в Виттенберге, в комнате, расположенной в башне монастыря, во время обычной подготовки к новому курсу лекций[4]. Перечитывая Псалтирь и составляя парафраз, он вдруг увидел совершенно новый смысл в ключевом стихе 30-го псалма: «по правде Твоей избавь меня» – in iustitia tua libera me (p. 109). Лютер вдруг понял, что понятие справедливости Бога относится не к его карающей власти, а к готовности смилостивиться над грешниками и тем самым оправдать

3

Об этом споре, состоявшемся в Лувенском университете в XV в., см. Baudry 1950, особенно pp. 27–46.

4

В фольклоре нашла отражение менее возвышенная история, напоминает У. Оден в соответствующем разделе своей книги «О доме» (Auden, Wystan Hugh (1965). About the House (London), p. 117): «Озарило Лютера / В укромном уголке».