Стрелецкий десятник. Николай Кондратьев

приказано передать ему в руки.

      – Во ты какой! А правда, что Спирька Фокин у царя в друзьях ходит?

      – Не в друзьях. Приближенный слуга он, постельный служка.

      – Во дела! Бери обоих и скажи государю: мол, Васька, сын дьяка Варлаама Блина, от царского гнева бежавший, за ум взялся. Вот – тебе помог… Ватагу в полтыщу собираю. Буду бить татар, а жив останусь, с повинной приду. Покуролесил и хватит. Скажешь?

      – Скажу, Василий. И скажу, что без тебя не иметь бы мне грамоты.

      – Быть по сему. Темный, проводишь царевых воев до дуба на горе. Да пусть они по деревне пройдут, пусть все видят – стрельцы на татар напали, да вон Демьяна выручили, а мы тут вроде ни при чем. Прощай, десятник. Может, еще свидимся. – Уходя, Юрша слышал слова Василия: – Неждан, развяжи Демьяна…

      И опять впереди Темный, болотное бездорожье в липком тумане да брызги гнилой воды. Пленных усадили в седла, ноги привязали к стременам, их лошадей вели в поводу.

      Чем дальше ехали, тем гуще становился туман. Лягушек как будто поменьше стало, зато чибисы крыльями чуть шапки не сшибают. Лошади шли шагом. Скоро Юрша понял, что Темный ведет их другой дорогой, не той, что ехали ночью, чем дальше, тем больше топи. Дуба приметного не видно, туман не рассеивался. Подумалось, что вожатый заблудился. Юрша нагнал Темного и высказал свое подозрение. Тот остановил коня:

      – Дурак ты, хоть и десятник! Если бы не Гурьян, давно бы вы все бульки пускали. А дуб – вон он. – Темный кивнул вверх.

      Юрша поднял голову. Совсем близко над туманом расплывчато рисовалось очертание знакомого дуба, подсвеченного восходящим солнцем. Почти тут же болото кончилось, начался песчаный подъем на обрыв. Темный отвернул в сторону и скрылся в тумане. Ни здравствуй, ни прощай.

23

      В Питомши вернулись всем отрядом близ полудня. Пока седлали свежих коней подставы, Юрша отдавал распоряжения. С собой он брал Акима, Кривого Микиту и Петра – десятника московских стрельцов и обоих пленных. Над остальным отрядом головой оставил боярича Афанасия. Теперь, когда Болото было далеко, а Коломна не за горами, Афанасий осмелел и заносчиво сказал:

      – Неправильно ты поступил, десятник. Нужно было Демьяна потребовать и доставить царю.

      Юрша ответил насмешливо:

      – Эх, боярич, боярич! Где ж ты был раньше? Там бы, на Дону, сказал такое. А то промолчал, а сам я не догадался! Ладно. Все ж оберегайся, кругом татары. Государю скажу: завтра вечером будешь в Коломне. Будь здоров!

      Гнали лошадей не жалея, в Скопине их ждала смена. Юрша ехал первым, Аким и Петр вели лошадей с пленными. Кривой замыкал отряд и вел запасную лошадь, захватили ее на всякий случай. Хотя и спешили, но на ровном месте Юрша поотстал и пробовал заговорить с татарскими бирючами. Молодой отмалчивался, даже имени своего не назвал. За него охотно ответил старик:

      – Его Лавром звать. В татарский полон с матерью попал, когда сосунком был.

      – А чего он волчонком злобится?

      – Эх, десятник! Каждого человека сперва понять надобно, а уж потом судить. Он мать свою дюже любит. Князь Михаил его выкупил и обещал мать выкупить, если преданным слугой будет. А вышло вишь как. Кто