Деррида. Бенуа Петерс

которые она предполагает: получается, надо исключить детство, семью, любовь, материальную жизнь. Да и самому Деррида, как он объясняет в интервью, данном Маурицио Феррарису, «выражение „интеллектуальная биография“», а еще больше – через столетие после появления психоанализа – выражение «сознательная интеллектуальная жизнь» казались в высшей степени проблематичными. Точно такой же нечеткой и неопределенной ему представлялась граница между публичной и частной жизнью:

      В определенный момент жизни и деятельности публичного человека, того, кого в соответствии с путаными критериями называют публичным человеком, любой частный архив, если только предположить, что это вообще не противоречие в определении, должен стать архивом публичным, раз он вообще не сожжен на месте (и еще при условии, что если он сожжен, то не тянет за собой след говорящего и жгучего пепла определенных симптомов, которые сами доступны для архивации за счет публичной интерпретации или слухов)[7].

      Итак, в данной биографии я не хотел себе ничего запрещать. Написать о жизни Жака Деррида – значит рассказать историю маленького алжирского еврея, исключенного из школы в 12 лет, ставшего самым переводимым французским философом, историю хрупкого и ранимого человека, который всегда воспринимал себя в качестве «пасынка» французского Университета. Это значит воскресить очень разные миры: Алжир до получения независимости, микрокосмос Высшей нормальной школы, структуралистское созвездие, бурный период после 1968 года. Это значит вспомнить об исключительном многообразии дружеских отношений с известными писателями и философами, среди которых Луи Альтюссер и Морис Бланшо, Жан Жене и Элен Сиксу, Эммануэль Левинас и Жан-Люк Нанси. Это значит вспомнить о многочисленных фундаментальных, острых, а порой и жестких дискуссиях с такими мыслителями, как Клод Леви-Стросс, Мишель Фуко, Жак Лакан, Джон Р. Серл и Юрген Хабермас, а также многие истории, которые не ограничиваются академическими кругами (самые известные из них связаны с Хайдеггером и Полем де Маном). Это значит проследить цепочку смелых политических выступлений – за Нельсона Манделу, «нелегалов» или же гей-браки. Наконец, это значит рассказать о судьбе понятия деконструкции и его необычайном влиянии, распространившемся далеко за пределы философского мира: на литературоведение, архитектуру, право, теологию, феминизм, queer studies и postcolonial studies.

      Естественно, для реализации этого проекта я попытался как можно более внимательно прочитать (или перечитать) работы, объем и разнообразие которых хорошо известны: 24 опубликованные книги и бесчисленные тексты и интервью, не собранные в отдельные издания. Я, насколько сумел, изучил и дополнительную литературу. Но прежде всего я опирался на значительные архивы, оставленные Деррида, а также на встречи со свидетелями, которых было около ста человек.

      Для автора «Бумаго-машины» архив был подлинной страстью и темой постоянных размышлений. Но также это была вполне конкретная реалия. В одном из своих последних публичных выступлений

7

Жак Деррида, семинар l февраля 1995 г., архивы IMEC.