Нищенка. Мулла-бабай (сборник). Гаяз Исхаки

привлёк их внимание.

      Было странно видеть среди отбросов общества человека, творящего намаз. У обоих разом возникло желание поговорить со стариком, и они свернули к двери. Их впустили, и Мансур с Габдуллой очутились в маленькой каморке. Старуха растерянно смотрела на внезапно появившихся молодых мужчин, старик же, не обращая на них внимания, продолжал молиться. На вопрос старухи, что их привело, они ответили:

      – Нам бабай нужен.

      Ожидая, когда освободится хозяин, они разглядывали каморку. Впрочем и смотреть-то было не на что. Всё убранство – куцая занавеска, небольшой сундучок да самовар, исходивший парами. Старуха, окинув их подозрительным взглядом, поинтересовалась:

      – Для чего он вам понадобился?

      – Надо бы дверь сколотить. Слышали мы, что бабай мастер по этой части, – нашёлся Мансур.

      Странный ответ лишь усилил подозрения старой женщины.

      – Да кто вам такое сказал? – удивилась она, широко раскрыв глаза. – Какой же из него плотник, если он на базаре торгует?

      – Вот и хорошо, у нас есть одежда, которую мы хотели бы продать.

      Старуха, решив, видно, про себя, что перед ней жулики, сказала твёрдо:

      – Такой товар он не принимает.

      Старик недовольно поёрзал.

      – Мы мешаем бабаю, – сказала она и замолчала.

      Мансур с Габдуллой, глядя на глубокие морщины старой женщины, думали о том, как много, похоже, пришлось ей страдать в этой жизни.

      Мансур тихонько спросил её:

      – А разве сына нет у вас, эби?

      – Был, милый, и сын был, и сноха была, и дом у нас был, и земля. – Она вздохнула.

      – И куда всё это девалось?

      – Сам дал, сам и взял. Смирились с судьбой.

      Говоря это, женщина изменилась в лице. Морщины, казалось, стали ещё глубже, в глазах появилась боль. Видно, в душе её проснулось пережитое большое горе. Она задумчиво заговорила, словно сама с собой:

      – Было, родимый, всё было. В голодный год украл сын козу, так поймали его… по улицам водили, били, пока не порешили вовсе, – сказала она. – Последние слова дались ей с трудом – по шершавым щекам скатились две крупные слезинки. Старуха, напуганная, что у незнакомцев могло сложиться плохое мнение о её сыне, добавила:

      – Да разве ж был он вором? Не то что чужого, он и своего-то без спросу никогда не трогал, спрашивал бывало: «Эни, можно, я это возьму?» Он и яйцо взять не мог, не то что козу. Год холодный был. Отец шёл от ишана, промёрз весь да и свалился. Есть стало нечего. Два дня голодали, ни крошки во рту не было, боялись, что помрёт старик с голоду. Вот сын подумал, подумал да и решился. В соседнюю чувашскую деревню пошёл. Я и не догадывалась. Только на другой день узнала, что убили его. – Она плакала, даже не пытаясь остановить слёзы.

      На Габдуллу вся эта история с голоданием, воровством ради того, чтобы не умереть с голоду, с гибелью забитого насмерть человека, вынужденного пойти на воровство, произвела большое впечатление.

      Он представил себе сына старухи, такого же как старик, хорошего, доброго,