Последний завет. Боэт Кипринский

никому не известно.

      И потому так же, как и свобода мысли и другие наши пребывающие в лоне свободы естественные потребности, она не может регламентироваться никаким прикладным законом или уставом. Речь может идти только об ориентированности на неё, о фактическом её признании; и лишь в этом состоит её правовое значение. – Она есть наличная ценность правосознания, выражение качества того правового пространства в обществе, где царствует слово, – того и достаточно, в том и есть благо.

      А как ею «пользуются» или как бы хотелось «пользоваться», – уже сторона иная.

      Кем-то понимается тут проявление или должное проявление действия закона о СМИ, – на доброе здоровье; кому-то удобнее представлять некую животворящую пространственную «среду», где легче всего выразить своё, нетерпеливо ожидаемое, – этому тоже не стоит особенно удивляться; кто-то допускает ещё что-нибудь, – пожалуйста.

      Что же касается её гарантирования конституцией, то в данном случае можно говорить скорее только о факте апелляции государства к устойчивой текущей целесообразности – в виде этической народной традиции. В пределах которой любой запрет на естественные потребности всегда расценивался как недопустимое насилие.¹³

      О каком здесь можно говорить насилии?

      Дело в том, что о любых потребностях, когда они естественны, часто утверждается, будто они воплощают собою абсолютно свободное. Этого никогда не бывает. Например, потребность на что-то смотреть по своей природе целиком естественна. И однако смотрение мы часто ограничиваем сами, закрывая один или оба глаза, когда к тому находятся мотивации.¹⁴

      Кроме того, могут также быть действия, вызываемые не нашей лично, а чужой волей или просто какими-то обстоятельствами. Ведь случается, когда человека ослепили умышленно или он теряет зрение ввиду несчастного случая, чьей-то оплошности. Эти-то моменты и есть насилие. Которое может ограничивать наше естественное, часто даже до крайности. Будь это смотрение, слушание, обоняние и проч. Только формы насилия тут слишком, если так можно сказать, выразительны в проявлении на обществе. Невозможно потребовать ото всех или даже от многих, чтобы они в обязательном порядке закрывали глаза или уши, переставали дышать в одно и то же время или на какое-то определённое кем-то время, – как невозможно представить и реальность повреждения органов сразу очень многими или даже всеми – из-за несчастного случая.¹⁵ Было бы неразумным и сплошное физическое ослепление, а также лишение слуха, обоняния, дыхания и проч. по чьему-либо распоряжению, наущению.

      Как раз в виду алогичности и бессмыслия такое масштабное насилие не находит места в людских сообществах, оно исключено. И, так как в отдельных, частных случаях избежать насилия по отношению к естественному в обществе всё же не удаётся, а степень повреждения органов выявить довольно просто, – ограждаются от насилия правом не естественным, а государственным, публичным. То есть – даже при том, что свобода смотреть, слушать, обонять

13

Сходное тяготение к целесообразности как своеобразному способу «отбалансирования» наиболее сложных отношений в обществе можно отыскать и в международных правовых документах.

Так, Всеобщая декларация прав человека, принятая Генеральной Ассамблеей ООН 10.12.1948 г., хотя и трактует свободу мысли и свободу слова (по терминологии того времени последняя представлена там ещё как «убеждения», что есть равенство не по семантике, а лишь по месту «размещения»: и выбор слова, и «накопившиеся» убеждения «выходят» наружу из одного физиологического аппарата или из очень тесно связанных между собою частей физиологического комплекса) сообразно «духу» cамого документа – в виде прав, но – таких, которые, с одной стороны, требуют к себе уважения и соблюдения через посредство других правовых актов (преамбула), в чём и заключается их настоящая действенная суть, а, с другой, – как предназначенные к реализации в упрощённом, прикладном смысле (статьи 18 и 19).

Этой неопределённой и как бы невинной спаренной обозначенностью их статусам придавался не какой-то иной, а осязаемый через «вещественность» и потому целиком огосударствленный, то есть – публичный правовой характер; а из орбиты права естественного они изымались. – Также по части узаконенного желания «реализовать» их в аналогичном прикладном значении см. в Европейской конвенции о защите прав человека и основных свободах (поправка в терминологии необходима и здесь), принятой Советом Европы 4.11.1950 г. (вводная часть и статьи 9 и 10).+

+ В текстах учтены позднейшие коррективы.

14

К ним, разумеется, нельзя относить свободное движение век – моргание, поскольку мотивации в этом случае тоже – естественны.

15

Нет необходимости предполагать в этом месте что-то подобное вселенской катастрофе.