Записки психиатра. Лидия Анатольевна Богданович

секунда. Не дышит? Как медленно тянется время! Секунда, другая. И вот, наконец, больной вздохнул. И ты вздыхаешь вслед за ним – всей грудью, всем существом. И будто крылья вырастают за плечами, так легко тебе становится.

      Сон перестроил весь организм больного. Беспомощный человек снова возвращается к жизни, чтобы жить, любить, работать вместе с другими людьми. Ты смотришь на него, и он тебе в эту минуту дороже всего на свете, потому что это ты дал ему новую жизнь, как мать ребенку.

      Вот, товарищи, награда, которую ждала Анна Ивановна и ради которой рисковала. А осложнение у больной произошло от вполне определенной причины, которой, к сожалению, мы еще не знаем, но рано или поздно будем знать. Тогда подобных случаев больше не будет. А знать мы будем, обязательно будем!

      Теперь голос профессора звучал особенно громко:

      – Так скажите, справедливо ли обвинять врача Миронову в преступной халатности? Нет! Думаю, что и присутствующие придут к этому выводу. Не осуждения, а благодарности заслуживает врач Миронова. Советским психиатром руководила поистине большая любовь к больному!

      Когда профессор Р. кончил свою речь, в зале поднялся невообразимый шум. Председатель долго звонил.

      – Товарищи! Объявляется перерыв!

      Не помню, как это случилось, но я с удивлением увидела, что нахожусь у двери, в самой гуще людей, а какая-то сухонькая старушка тянет за рукав покрасневшего профессора Р. и со слезами умоляет:

      – Простите меня, поспешила я, старая, с заявлением… Профессор, видимо, не мог понять, что собственно ей нужно, растерянно и сердито отмахивался, уверяя, что он здесь ни при чем.

      – К ней идите! – неожиданно сурово буркнул профессор Р., указав на Анну Ивановну, и скрылся за дверью.

      Не в силах справиться с охватившим меня радостным волнением, я направилась к выходу.

      Как может быть счастлив советский специалист, которого в горькую минуту незаслуженной обиды Родина ободрила горячим напутствием: «Дерзай, твори!».

      С этого дня я твердо пошла по избранному пути.

      Чья вина?

      Ему было лет тридцать. Большие голубые глаза, чистый лоб, рыжие борода и усы. Кроткое выражение лица. Первое, что я от него услышала:

      – Доктор, перед вами неизлечимо больной. Я собралась возразить, но он перебил меня:

      – Да, да. Это так. Я много читал по психиатрии. Мне известна система наследственности Менделя, психоанализ Фрейда, концепция Крепелина о раннем слабоумии. Вынужден утверждать, что схожу с ума.

      – Давайте сначала выясним, что вас беспокоит, а выводы сделаем потом.

      – Меня очень тревожит сердце. Имеются налицо все симптомы порока… Посмотрите, какой неровный у меня пульс.

      Я нащупала несколько учащенный пульс больного.

      Смущенно, сбивчиво, то и дело повторяя: «Что тратить на меня время?», больной рассказал о своей жизни и прежде всего остановился на наследственности.

      Оказалось, что родители