О лебединых крыльях, котах и чудесах. Эйлин О'Коннор

от него. Вместо стрелки по циферблату бежит волна: шур-шур, шур-шур. Позавчера был шторм, так возникла новая зарубка: до шторма и после. Какие вторники, зачем субботы? Дни слипаются и тают, как переваренные яблоки в солнечном сиропе.

      Солнца много. Рыжие английские дети сгорают моментально, становятся розовые, как новорожденные мышата, и такие же жалкие. У немцев и шведов очень светлый загар, медовый – а может, все они пользуются каким-нибудь специальным средством, не знаю.

      Здесь быстро появляются свои любимцы. Сёма с женой, за которыми хочется ходить с записной книжкой («Сёма, поедем на лифте!» – «Почему не по лестнице? Нам нужно больше ходить!» – «Сёма, я буду ходить в лифте ради тебя, хочешь? Кругами, все четыре этажа!»); чета пожилых англичан: он приносит ей вишневое варенье в розетке, она перекладывает самую большую вишню в его рисовую кашу – всё это без единого слова, с легкими касаниями, невесомыми улыбками; маленькая девочка с копной черных кудрявых волос, которая начинает каждое утро с того, что вдумчиво сыпет себе на макушку песок под крики многочисленных родственниц. Сегодня ей заплели волосы в косы. Она постояла на берегу, собрала песочную кучу размером с муравейник, деловито отряхнула ладони, наклонилась и воткнулась в нее всей головой.

      Рыбка дядя Игорь уехал или просто не попадается мне на глаза, но вместо него появился очень похожего типа мужчина, который выгуливает по пляжу сына лет шести.

      – Пап, а что примерно можно сделать из песка?

      – Из песка можно сделать примерно все, – отвечает папа, рассеянно глядя куда-то вдаль.

      – Ну, например?

      – Например, шлакоблок. Знаешь, что это такое?

      – Нет…

      – Ну и слава богу, – ласково говорит отец.

* * *

      Или вот десерты.

      Начинается невинно – с земляничного суфле, похожего на взбитое с розами облако. Но долго смотреть нельзя. Стоит замедлить шаг, как к тебе льнут гибкие турецкие кадаиф – из тончайших тестяных нитей. За ними упругие желе, белотелые пудинги, рыхлые медовики и распутная пахлава… Все, ты пропал. Тебя подчинили эклеры, непристойно жирный тирамису и совсем уж бесстыжий шоколадный бисквит, обложенный засахаренными вишнями, как наложницами.

      – Соня, попробуй кекс!

      – Я сегодня не буду сладости…

      Марципан от изумления трескается. Из эклера выползает кремовая гусеница, чтобы посмотреть, кто это сказал. Пчела, влюбленно жужжащая вокруг пахлавы, теряет сознание и падает в сироп.

      «Она не будет сладостей, она не будет сладостей, – шелестит над столом. – Она нас не хочет!»

      Все замирают. Где-то на краю взвизгивает слабонервный мармелад.

      – Сегодня новые пирожные, с абрикосом! Видела?

      – Я видела весы! – хмуро говорит Соня.

      – Ну и что?

      – Знаешь, на сколько я поправилась?

      – О, крем-брюле! Взять тебе? Оно не калорийное.

      – Не калорийное? – с надеждой переспрашивает Соня.

      Все смотрят на крем-брюле. Крем-брюле втягивает живот и размашисто крестится.

      – Там же нет теста!

      – Тогда возьми, – после долгой