«По мостовой моей души изъезженной…». Владимир Маяковский

меряя, мучу.

      Заиграет вечер на гобоях ржавых,

      подхожу к окошку,

      веря,

      что увижу опять

      севшую

      на дом

      тучу.

      А у мамы больной

      пробегают народа шорохи

      от кровати до угла пустого.

      Мама знает —

      это мысли сумасшедшей ворохи

      вылезают из-за крыш завода Шустова.

      И когда мой лоб, венчанный шляпой фетровой,

      окровавит гаснущая рама,

      я скажу,

      раздвинув басом ветра вой:

      «Мама.

      Если станет жалко мне

      вазы вашей муки,

      сбитой каблуками облачного танца, —

      кто же изласкает золотые руки,

      вывеской заломленные у витрин Аванцо?..»

4Несколько слов обо мне самом

      Я люблю смотреть, как умирают дети.

      Вы прибоя смеха мглистый вал заметили

      за тоски хоботом?

      А я —

      в читальне улиц —

      так часто перелистывал гро́ба том.

      Полночь

      промокшими пальцами щупала

      меня

      и забитый забор,

      и с каплями ливня на лысине купола

      скакал сумасшедший собор.

      Я вижу, Христос из иконы бежал,

      хитона оветренный край

      целовала, плача, слякоть.

      Кричу кирпичу,

      слов исступленных вонзаю кинжал

      в неба распухшего мякоть:

      «Солнце!

      Отец мой!

      Сжалься хоть ты и не мучай!

      Это тобою пролитая кровь моя льется

                                  дорогою дольней.

      Это душа моя

      клочьями порванной тучи

      в выжженном небе

      на ржавом кресте колокольни!

      Время!

      Хоть ты, хромой богомаз,

      лик намалюй мой

      в божницу уродца века!

      Я одинок, как последний глаз

      у идущего к слепым человека!»

1913

      От усталости

      Земля!

      Дай исцелую твою лысеющую голову

      лохмотьями губ моих в пятнах чужих позолот.

      Дымом волос над пожарами глаз из олова

      дай обовью я впалые груди болот.

      Ты! Нас – двое,

      ораненных, загнанных ланями,

      вздыбилось ржанье оседланных смертью коней.

      Дым из-за дома догонит нас длинными дланями,

      мутью озлобив глаза догнивающих в ливнях огней.

      Сестра моя!

      В богадельнях идущих веков,

      может быть, мать мне сыщется;

      бросил я ей окровавленный песнями рог.

      Квакая, скачет по полю

      канава, зеленая сыщица,

      нас заневолить

      веревками грязных дорог.

1913

      Любовь

      («Девушка пугливо куталась в болото…»)

      Девушка пугливо куталась в болото,

      ширились зловеще лягушечьи мотивы,

      в рельсах колебался рыжеватый кто-то,

      и укорно в буклях проходили локомотивы.

      В облачные па́ры сквозь солнечный угар

      врезалось бешенство ветряно́й мазурки,

      и вот я – озноенный