Театр семейных действий (сборник). Галина Климова

Новоспасского монастыря,

      себя не тратила на ерунду.

      По цвету лица узнавала гастрит,

      колиты и язвы, особенно в марте:

      покажите язык, – говорит, —

      рельеф как на географической карте…

      И всё кого-то спасала,

      учёные книги писала.

      Так впряглась, так работала на ура,

      что рабочая лошадь вышла в профессора.

      Но теперь —

      ореховой легче скорлупки —

      крутит на чистом пуху головой

      наподобие ветхозаветной голубки —

      её из ковчега выпустил Ной,

      чтоб гулить дочкой моей родной.

      А я мычу,

      неисправно молчу

      до самых азов любви:

      мама, мама,

      горячая моя точка,

      мама,

      последняя моя отсрочка,

      поживи ещё, поживи!

      Будто сорвавшись с резьбы, в голове прокручивался тяжелый шуруп, железно ввинчивая свое: во Фрязево, к Петру и Павлу, где кривились над черными болотами реденькие березовые леса, где крестили под звон колоколов, под бой часов с выбеленной колокольни под синим луковичным куполом.

      Откуда этот самостийный сквозняк, гудящим волчком затягивавший во Фрязево? Может, по молитвам незабвенной Фенички, управившейся с земными делами в безжалостно жаркий день Петра и Павла?

      Ведь именно Феня ввела Тасю в церковь. После менингита, коклюша и ревмокардита часто водила к причастию, после чего, надев пионерский галстук, Тася опрометью неслась в школу, хотя бы к четвертому уроку. Всевидящие соседи занудно стыдили: нельзя пионерке, ведь клятву давала, и ты, старая дура, знаешь, что за это… Погубишь девчонку.

      Бабушка и ухом не вела. Куда она только не водила внучку за восемнадцать лет общей жизни! Но зато уже с шести лет Таська одна пригоняла из стада задиристую козу Розку – через железнодорожные пути, через тощенький лесок. На подходе к дому, разбежавшись, Таська крепко хваталась за рога и быстро вспрыгивала на Розку, отчего козья спина прогибалась, задние ноги подкашивались, Розка резко приседала, а Тасе надо было удержаться, чтобы с шиком прокатиться по Советской и на виду соседей и подруг, задрав нос, въехать во двор на козе. До сих пор, крестясь на икону «Вход Господень в Иерусалим», где Христос на белом осляти, Тася так и видит себя на Розке… Кощунница окаянная.

      Разве выберешься во Фрязево?!

      До станции Фрязево ну никак не доеду

      ни на «гецике» борзом, ни на электричке,

      хотя надо бы успеть – не для переклички —

      к золотым Петру и Павлу

      в среду на беседу.

      На пороге для подмоги свой настроить глас,

      непредвзятого трепеща ответа:

      вы за что убавили светлый час

      скоромимошедшего лета?

      Пётр и Павел —

      ни попрека, ни тебе нотации, —

      вмиг признали пионерку, что рыдала

      и, о маминой молясь диссертации,

      Богоматерь в уста целовала.

      И на Пасху, не забуду, —

      поп,