Пусть танцуют белые медведи. Ульф Старк

Видок у него был классный. Отец был на целую голову выше Аспа и всех прочих. Ноздри его раздувались, но в остальном он казался вполне спокоен. Лишь тряс правой рукой, перепачканной в жвачке. Психолог попытался было успокоить его.

      – Иногда полезно дать выход своим чувствам, – заявил он и похлопал отца по плечу.

      – Верно, – кивнул тот.

      – Это все равно что вскрыть нарыв, – добавил психолог и еще раз похлопал его по плечу.

      – Ага, – согласился отец.

      Наконец-то он собрал все нити от жвачки в комок и зажал в кулак. Асп тоже поднялся. Папа не шевелился. Он не сводил глаз с Асповой челки.

      – Потом чувствуешь облегчение, – продолжал психолог.

      – Точно.

      Прежде чем психолог успел вскинуть руку для еще одного правого свинга в отцовское плечо, тот ринулся на Аспа и залепил ему жвачкой в волосы.

      Потом папа взял меня за руку и решительной походкой победителя направился к выходу. В дверях он обернулся и сказал:

      – Мне очень жаль.

      В машине папа почти не разговаривал. Просто гнал, стиснув зубы, сквозь снег и тьму. Огни уличных фонарей проносились мимо, словно звезды. Уж и не знаю, сколько мы так ехали. Я-то был готов мчаться хоть всю жизнь. Отец положил правую руку мне на плечо и снимал ее, лишь когда переключал скорость.

      Он все гнал и гнал, пока к нам не вернулось ощущение покоя.

      Вдруг папа рассмеялся. Еле слышно. Рука на моем плече затряслась. Он то и дело снимал ее и утирал глаза.

      – А ведь он прав, – пробормотал отец.

      – Кто?

      – Да псих этот.

      – Почему?

      – Потом и впрямь чувствуешь облегчение.

      Отец передразнил вкрадчивый голос психолога. Он воспрянул духом и подтянул галстук на лоб так, что тот стал похож на пиратскую повязку.

      – А мы с тобой одного поля ягоды!

      Похоже, он даже был доволен, что мне не дается учеба, что все у меня не ладится и что я ненавижу школу – точь-в-точь как и он в свое время. Мы были родственные души. Мы сидели рядышком – два одиноких благородных разбойника – и смотрели, как мимо нас пролетает вечер.

      – А я-то еще вырядился в свой лучший костюм! – пробормотал папа, пытаясь высвободиться из брюк, которые уже давно утратили былую наглаженность.

      Словно это было самое худшее.

      Мы оба вымотались. О еде и думать не хотелось. Мы просто сидели в темноте перед телевизором, но не включали его. Вообще-то его в основном мама смотрела. Это была древняя модель – черно-белый «Люксор», по которому надо было то и дело колотить, чтобы изображение не скакало. Мама лупила по нему что есть силы и все надеялась, что телик сломается и отец наконец-то купит новый.

      На телевизоре стояла их свадебная фотография. Но в комнате было слишком темно, и не разглядеть было, как они улыбаются. У меня стали слипаться глаза. Я притулился к отцу и задремал, я старался не думать об Аспе. А отец играл на своей старой губной гармошке «I can’t stop loving you»[1], он играл для ангела с потемневшим передним зубом, что смотрела на нас с фотографии.

1

«Я не могу тебя разлюбить» (англ.). Здесь и далее – названия песен Элвиса Пресли. (Примеч. переводчика.)