Незадолго до ностальгии. Владимир Очеретный

знаю, – разочаровал её он, – я не из тех, кто может это объяснить. Могу только предположить: дело было не в том, что его законы на тот момент открывали какие-то перспективы, и все ликовали, как они пригодятся в будущем. Никто и не помышлял о полётах в космос. Просто людям стало казаться, что теперь они знают, как устроен мир, и почему, например, Луна не падает на Землю.

      – Вот видишь, ты всё-таки объяснил, – указала она, – почему Ньютон – гений.

      – Вовсе нет, – не согласился он. – Для нас с тобой естественно, что Луна не падает на Землю, потому что мы знаем про всемирное тяготение и прочее. А для миллиардов людей, которые даже и сейчас ничего не знают о законах Ньютона, это тоже естественно. Потому что… не падает Луна, и всё тут. Никто и не думает, что она может упасть. Верней, людей, которые могут задуматься об этом, – о том, почему Луна не падает на Землю, – их тоже ничтожное меньшинство. Они такая же статистическая погрешность, как и те, которые могут объяснить насчёт гениев. Наверное, иногда это одни и те же люди. Представь, вот есть некие чудаки, которые терзаются загадкой: почему это Солнце и Луна не падают на Землю, а висят себе в небе? И тут Ньютон им всё объясняет с помощью формул. Конечно, они назвали его гением. Но это не отменяет того факта, что их и при жизни сэра Исаака было ничтожно мало.

      – Наверное, ты прав, – задумчиво произнесла Варвара. – Из того же Бетховена люди знают, как правило, «Лунную сонату», «К Элизе» и еще парочку вещей… Или «Война и мир»: людей, которые слышали об этом романе, немало, но прочитавших его от начала до конца уже гораздо меньше, а понявших, почему он гениальный, и того меньше.

      – И мы возвращаемся к тому, что понимающих, почему гениальное – гениально, очень немного, – подхватил Киш. – А раз так, то для большинства не так уж и важно, в какой области гений был гением. Главное зафиксировать факт: такой-то был гением. Почему бы Франца в таком случае не считать гением в чистом виде – без уточнения, что гениального он сделал?

      – А вот тут ты ошибаешься, – не согласилась Варвара. – Пусть людей, умеющих объяснить, почему Ньютон, Бетховен или Толстой гениальны, мало, но они всё же есть. А с Кафкой таких людей нет. И в этом принципиальная разница. Разве не так?

      – Когда-то такие люди наверняка были, – для удобства Киш взвалил древко транспаранта на плечо, как солдат винтовку. – Кто-то из его друзей или знакомых. Наверняка они знали. Просто они уже умерли – вскоре началась война, и передавать знание в тех условиях было некому. А возможно, знание передали, но и те, кому оно было передано, тоже погибли.

      – А это по большому счёту неважно, были или не были, важно, что сейчас их нет. Здесь разница, как между «нечто» и «ничто». Или я чего-то не понимаю?

      – А наши друзья-францеведы, – рассудительно заметил он, – по-видимому, считают, что если мир не понял Франца и не сохранил знание о его гениальности, то это ещё не повод его не чтить. И скажи, что они так уж неправы… Бывают же красивые вещи, секрет изготовления которых утерян, но это не мешает восхищаться ими. Так и тут. Это почитание в самом чистом виде.

      Варвара на какое-то