Горький запах осеннего леса. Юлия Добровольская

дети.

      Он на миг замедлил движение и, как ей показалось, оглянулся.

      Но она не подняла глаз.

      Он очень крепко сжал её ладонь.

      На третьем этаже, не отпуская руки, он открыл массивную дверь.

      В прихожей было сумрачно. Ей хотелось поцеловаться с ним прямо здесь и прямо сейчас. Ей хотелось поскорей узнать его губы.

      Он принял её плащ, снял свой.

      В большой гостиной было удивительно уютно.

      Низкий диван, низкие кресла, низкий столик, низкие стеллажи.

      Отсутствие свисающей из центра потолка люстры – взамен неё в нужных местах располагались несколько бра и торшер – только подчёркивало приземистость обстановки и располагало к комфортному отдыху. На стеклянном столе стояла в стеклянной вазе розово-жёлтая розочка с такими свежими зелёными листьями, что казалась только-только срезанной с летнего куста. Рядом – бутылка коньяка, два коньячных бокала, перевёрнутые кверху дном на салфетке, прозрачная миска с виноградом и мандаринами и коробка конфет.

      Он предложил ей сесть.

      – Покажи мне свой дом, – сказала она.

      Она сказала «дом», потому что это был именно дом. Многие живут в «квартирах», но это был дом. В нём витал дух жизни, работы, интересов хозяина – его душа, одним словом. В «квартирах» же обычно всё стандартно, как в казармах, в них только спят и едят в перерывах между хождением на службу.

      Он снова хотел пропустить её вперёд, но спохватился и пошёл первым.

      Она взяла его за руку, как на лестнице.

      Он опять очень крепко сжал её ладонь.

      Из гостиной он повернул в коридор налево. Через несколько шагов этот коридор расходился в две противоположные стороны. В одном конце было две двери, в другом, напротив – одна.

      – Здесь ванная, – сказал он и, щёлкнув выключателем, распахнул дверь, – а здесь уборная. – Он распахнул другую, повернулся к ней и улыбнулся.

      Улыбка у него была застенчивая. Она, собственно, только такую его улыбку и знала.

      Оба помещения казались очень просторными, потому что отделаны были в светлых тонах. Хотя они и были просторными – гораздо просторнее, чем в современных квартирах.

      В другом тупичке была раздвижная дверь из матового стекла, она вела на кухню – большую кухню с двумя окнами. В них почти упирались ветки клёна – в том самом своём колдовском разноцветии, о котором спел поэт, и понять которое можно, только глядя на клёны ранней осенью.

      – Я приготовил обед. Хочешь поесть?

      – Потом, – сказала она, и оба поняли, что означает это «потом».

      Из кухни он повёл её назад, в гостиную.

      – Ну, здесь мы уже побывали, – сказал он и снова улыбнулся.

      В противоположной от кухни стороне располагались такие же два тупичка с двумя дверями.

      – Здесь я работаю.

      Они вошли в кабинет, дверь которого тоже была раздвижной, и тоже из матового стекла.

      Стол с компьютером, стеллажи с книгами, кресло – низкое и мягкое, как в гостиной – рядом с маленьким столиком. На нём чистая пепельница и пачка сигарет с зажигалкой.

      Напротив была спальня.

      – А здесь я сплю, – опять его улыбка, обращённая к ней.

      Стеллажи с книгами и журналами по всему дому – спальня не явилась исключением. Низкая широкая тахта, застеленная тёмно-зелёным бельём с топорщащимися – ещё не смятыми – складками и откинутым углом одеяла. Рядом с постелью столик с будильником, блокнотом и ручкой. И, опять же, чистая пепельница с пачкой сигарет и зажигалкой.

      Глядя на постель, она почувствовала, как на миг сжалась его рука, и без того крепко державшая её ладонь. Это было непроизвольное, конвульсивное движение – реакция на мысль, мелькнувшую у обоих. Даже не мысль… Сейчас они были как два сообщающихся сосуда, содержимое которых циркулировало из одного в другой через их прижатые ладони – если в одном сосуде поднималось давление, это сразу же сказывалось на втором.

      Они вернулись в гостиную.

      Он подвёл её к креслам и отпустил руку. Она села спиной к окну – это был осознанный выбор, продиктованный соображениями женщины, уже вступившей в осеннюю фазу жизни.

      – Какую музыку поставить? – Спросил он.

      – Твою любимую, – сказала она.

      – Я люблю разную музыку…

      Он обошёл кресло, вставил диск.

      Зазвучал её любимый древний альбом Алана Парсонса.

      Откуда он знает? – подумала она, – от Андрея?.. А что, Андрей его в мои вкусы посвящает?..

      Они молча пригубили коньяк.

      Он откупорил два мандарина и один протянул ей.

      Она принялась отрывать по дольке, изредка смешивая вкус солнечного плода со вкусом самого солнца, пристроившегося на дне бокала.

      – Я не забыла сказать, что мне очень понравилась твоя книга? – Сказала она