Младший брат. Юлия Добровольская

веришь или нет?

      – Мне не давали повода над этим задумываться… Верю, конечно. А что?

      – Нет, ничего. Вот и хорошо. Мужьям надо верить.

      – Рома, я сейчас разозлюсь! Что за допрос? К чему это?.. Этот вопрос? – Я разволновалась не на шутку и готова была, если потребуется, физически вытрясти из Ромашки всё, что он не договаривает.

      – Ты настаиваешь? – Его лицо окаменело, а глаза впились в мои. – Настаиваешь. Так вот, твой муж позвонил и попросил задержать тебя часа на два-три…

      – Что?..

      – Что слышала. – Ромашка снова закрыл лицо ладонями. – Он уже много лет тебя обманывает. У него есть женщина… Он не решается тебе сказать… У него дочка четырёх лет. Они живут в вашей старой квартире.

      – Что?.. Нет… Не ври… – У меня онемели руки, и к горлу подкатила тошнота.

      – К сожалению, я не вру. – Он откинулся на спинку кресла, выдохнул с шумом, словно после огромного физического усилия, и заговорил уже спокойным бодрым голосом. – Он поручил мне тебя, когда я у вас жил. Он говорил: потаскай её к себе в студию, там полно мужиков, может кем-то увлечётся, тогда и… Ты что?..

      Я, едва зажав рот неслушающимися руками, влетела в уборную.

      Меня рвало. Желудок был почти пустым, а потуги такими сильными, что, казалось, меня вот-вот вывернет наизнанку. Я не успевала передохнуть, как накатывал новый приступ.

      Со мной такое случилось только раз в детстве, когда мы с родителями долго-долго ехали по горной петляющей дороге в маленьком старом автобусе. И больше никогда, даже в пору беременности.

      Мне сделалось страшно, и видно, от испуга всё вдруг прекратилось. Тогда я заплакала.

      Ромашка поскрёб в дверь:

      – Как ты?..

      Прикрывая лицо, я юркнула в ванную. Меня снова начало выворачивать. Спазмы от рыданий и тошноты вымотали меня, мне уже не хватало сил вдохнуть воздух. Я начала терять сознание.

      Ромашка, заподозрив неладное, вошёл, не спрашивая позволения.

      Потом я смутно помню, как он поднимал меня, а ноги не слушались. Он подхватил меня рукой, плескал холодной водой в лицо и лил её за шиворот. Это лишь на секунды приводило меня в себя, и я снова теряла сознание.

      * * *

      Я лежала в постели. В их со Светкой широкой постели. Рядом в кресле, перетащенном из гостиной, сидел Ромашка.

      В комнате было почти темно, только сумеречный свет проникал из-за штор.

      Увидев, что я открыла глаза, он сказал:

      – Ну, ты меня и напугала.

      Я вспомнила всё, и внутри опять поднялась тошнота, и потекли слёзы.

      Он пересел на край постели и стал утирать мне лицо.

      – Успокойся, – говорил он, – это как удалить гнилой зуб: сперва больно, а потом хорошо.

      Я зарыдала. В груди и горле болело, и казалось, что это болит изодранная в клочья душа.

      – Я не собираюсь перед тобой извиняться! Если только за то, что так долго молчал. – Он старался быть твёрдым, но я чувствовала, что ему тоже нехорошо.

      Сквозь рыдания я спросила:

      – И что… все… знали?

      – Да.

      Я завыла.

      – Ты что, так сильно его любишь? – Спросил