Первое дерево, и второе, и третье. Александр Вин

>

      Летом достаточно было просто открыть окно и протянуть руки в густую зелёную бездну.

      Листья высокого старого тополя существовали близко, изобильно и жадно, но в другие сезоны дерево всё-таки казалось ему мёртвым, тихо стучась в стекла его комнаты жёсткими чёрными ветками, опечаленными долгими январскими холодами.

      А вот его матушка скончалась давно, и не столько от излишней старости, сколько по причине принятого ею непреклонного решения. Он с детства не умел, да и не хотел спорить с любезной матушкой, поэтому и в тот день, когда она пригласила его к себе и, угостив сладким чаем, твёрдо объявила о своей скоро назначенной кончине, он только согласно кивнул головой. В таком известии не было ничего неожиданного или излишне скорбного, он давно уже точно знал, что будет делать, оставшись один, и времени, чтобы правильно подготовиться к дальнейшему, у него оказалось в достатке.

      На следующий же день после похорон он, заранее предупредив директора, но ни с кем не прощаясь, никого не запомнив по имени, не вышел на службу. Коротким незначительным усилием он вычеркнул из своей памяти все инструкции, дела и перечни различных важных обязанностей, скопившиеся там за долгие девятнадцать лет его безукоризненной работы регистратором в социальном отделе мэрии. Дышать сразу же стало легче, правда, мерзкий запах скучных посетителей, почти всегда влажных старушечьих одежд и их жёлтых зубных протезов сохранялся при нём ещё в течение долгих недель.

      Потом он полностью, педантично и с подписями в нужных местах всех необходимых бумаг, рассчитался с хозяином меблированных комнат, где девятнадцать лет жил в квадратном мрачном помещении один, отдельно от матушки, и в этот же день въехал в её большую квартиру на пятом этаже старинного дома на респектабельной улице, прочно расположившейся в выгодном городском районе.

      Громкими шагами он обошёл комнаты, выбрал одну, наиболее ему подходящую, остальные поочерёдно и прочно закрыл за ненадобностью. Проверил закрытые входные замки, потрогал надёжную цепочку. Захлопывая надолго тяжёлые двери, он знал, что справившись с этим неожиданным удовольствием, непременно сядет в кресло у заранее определённого им для себя окна.

      Старый тополь… Он мечтал о нём долгие годы.

      Прочный занавес зелёных листьев восторгом одного финального движения скрыл от него весь неинтересный мир, а его самого спрятал от остальных людей.

      Это была свобода.

      По утрам, рано, насколько было возможно, он выходил из дома за газетами.

      В морозной темноте, если длились зимние месяцы, или же в рассветном летнем тумане он всегда недолго шёл одним и тем же путём, вдоль канала, по окраине старого парка.

      Люди по сторонам существовали для него лишь редкими неопределёнными силуэтами, беззвучными и бесполезными.

      Лица газетного продавца он ни разу за эти годы так и не увидал, довольствуясь тем, что сам, очень высокий, никогда не наклонялся к окошку киоска, а просто, без лишних слов, протягивал туда мелкие деньги.

      Привычка удобно одеваться сохранилась, и он в своей единственной за весь день ранней прогулке шагал по аллеям непременно в костюме и галстуке, или же в строгом пальто поверх и с зонтом. Время его отсутствия в квартире было рассчитано точно, давно уже и, как он надеялся, навсегда. Он уходил, а приходящая на час экономка успевала приготовить для него обычную спокойную еду, подмести комнату и убрать ненужные продукты из небольшого холодильника.

      По субботам, подгадывая встречу к месту у дальнего шлюза на канале, к нему присоединялся его давний сослуживец, до сих пор трудившийся в мэрии, ровесник и глупец Нэсс.