Из смерти в жизнь… Войны и судьбы. Галицкий Сергей Геннадьевич

погибнуть за Родину. Так что ничего со штурмом высоты не получилось.

      Комбат докладывает по телефону командиру полка: «Взять высоту невозможно. У нас очень много раненых, убитых…». Тот орёт (даже я это услышал): «Я тебе приказываю взять высоту!..». Мат, угрозы… Комбат из оставшихся солдат опять начинает собирать штурмовые группы. Готовятся, готовятся, поднимаются, бегут… Опять шквальный огонь сверху, опять раненые, опять убитые. И так продолжалось три дня и две ночи подряд…

      Я уже так измотался, что по полю боя бегать не мог, раненые сами ко мне приползали или их приносили. Помощь им я оказывал даже не в землянке, а прямо на земле, за бугорком. Не было ни одной минуты спокойной. Вокруг меня писарь батальона всё время бегал, писал, писал… Это так ему приходилось вести учёт раненых: записывал фамилию, из какой роты. Мне, конечно, было не до этого. И в какой-то момент писарь говорит: «Товарищ лейтенант, больше раненых нет!». (Всего он насчитал двести семь раненых. По статистике, убитых в таких боях обычно бывало примерно половина от числа раненых. То есть за эти дни убитыми и ранеными мы потеряли половину батальона.) Тут я только и сообразил: я же не спал три дня и три ночи… (Странно, но вроде бы и спать особенно не хотелось.) Выключился я мгновенно. Писарь мне потом рассказал, что я где стоял, там упал на землю и заснул…

      Высоту мы так и не взяли. Попытка овладеть хорошо укреплёнными позициями «на ура» и не могла привести к успеху. Тактически задача явно решалась неправильно. Я и тогда догадывался об этом, а окончательно понял это в последний период войны, когда мы наконец-то научились воевать и беречь людей.

      Настроение у всех было ужасное: в этом бою многие потеряли хороших товарищей. Среди тяжелораненых был мой друг – лейтенант Лебединский. Ранен он был в живот. Его принесли на носилках минут через сорок-пятьдесят после начала наступления. Лежит абсолютно белый, как мел. Едва-едва отвечает на мои вопросы, постоянно стонет от боли и абсолютно безучастен ко всему вокруг. Я понимал, что до вечера, когда за ранеными прибудет транспорт, он не доживёт. Собрал почти всех своих санитаров-носильщиков и отправил его на носилках в тыл. Идти им надо было километра три. Позже санитары сказали, что Лебединский скончался. Как я расстроился!.. (Но чего только ни случалось на войне! Когда почти через сорок лет после войны я приехал в Севастополь на встречу ветеранов, то увидел его… живого!)

      После того как немцы отбили все наши атаки, снова наступило затишье. Иной раз почему-то казалось, что никакой войны нет, а мы здесь на маневрах и отрабатываем задачи по тактике. Март в этих краях бывает тёплым и солнечным. По ночам случались заморозки, а днём было очень хорошо. Почти как летом. Так хотелось раздеться, лежать, загорать и ни о чём не думать… А потом сбегать на пляж, искупаться – ведь море совсем рядом. Вспомнился Ленинград, родители, моя знакомая Наденька Серебрякова… Где она сейчас? Почему не ответила ни на одно моё письмо? (Из дома я получал письма редко и даже не догадывался, что в это