Сегодня – позавчера. Испытание сталью. Виталий Храмов

под основание нижней челюсти. Попытался увернуться, но медведь опять неприятно поразил своей расторопностью – его лапы сомкнулись вокруг меня, как гидравлические домкраты.

      От шума крови в ушах, от багровой занавесы на глазах не видел и не слышал, как мои спутники с визгами, писками, криками, кто что смог издать из стиснутого болью и ужасом горла, накинулись на зверя со всех сторон и начали кромсать бурую шкуру топтыгина ножами и штыками, опасаясь стрелять, боясь попасть в меня.

      Так, коллективными усилиями зверя и завалили.

      Меня вытащили, растормошили – я был в полуобморочном состоянии. Я оглядел своё воинство – стоят, уперев руки в колени, дышат, как загнанные лошади, в крови и грязи с ног до головы.

      – Да, пошли по шерсть, а самих остригли, – прохрипел я.

      И тут меня в груди обожгло:

      – Прохор, сын!

      Блин, что это? Какой он мне сын? Почему я второй раз его так называю?

      Прохор лежал изломанный, смертельно бледный, мелко и часто дышал, но был жив.

      – Жив! Слава богам! – вскричал я, оборачиваясь к своим спутникам – кто из них мобилен?

      – Кадет, ты с американским тарантасом справишься?

      Кадет кивнул. Он тоже был бледен, в крови, но цел – он шёл в цепи замыкающим, потому ему досталось меньше остальных – успел выставить перед собой карабин. Оружие – в хлам, но Кадет отлетел в куст и отделался испугом. А кровь – это медведя.

      – Срочно беги за Дашей! Привезёшь её на бэтээре. И мухой! Одна нога – другой не вижу! Цигель!

      Кадет побежал, а я без сил сел на подрагивающую тушу зверя. Громозека передо мной упал на колени, закатил глаза и завалился на спину. Понятно, шоковое состояние отходит. Досталось осназовцу. Надо было ему помочь, но я сам едва в сознании. А лейтенант баюкает руку, зажав ею располосованный бок, закусив губу, бледный, как крахмальная скатерть, в глазах – стекло боли.

      – Ничего, Даша спасёт. Осталось самое сложное – ждать, – прохрипел я.

      Надо говорить, иначе отрублюсь от боли. Жаль, нет противошокового. Кстати, надо навспоминать лейтенанту что-нибудь про боевые аптечки. Говорить! Говорить, чтобы жить! Или петь:

      Что мне за роль выдала боль? С головой!

      Нет мне мечты – встать у черты роковой.

      И никогда я не просил – я так жил

      Болью своей, ролью своей – я не дорожил.

      По раскрашенной душе моей

      На обратной стороне написал: «Поверь!»

      Время развевало в дым следы

      Что осталось мне теперь?

      Собирать свои дары.

      По временам выпало нам

      По рукам!

      Быть красотой, стать высотой

      Дуракам!

      Так и терпел, жизнью кипел,

      Истину имел,

      Долго не ждал, сил не терял,

      Что же нужно нам?

      Вот так и сидел, пытаясь петь, но на самом деле просто выл, раскачиваясь, с закрытыми глазами.

      Полевая медицина по-уральски

      Её я почувствовал. Открыл глаза. Она бежала по тропе, сверкая изумрудными