Кортик. Анатолий Рыбаков

и течет.

      – Как же в ней купаются?

      – Очень просто: в трусиках. Без трусов тебя к Москве-реке за версту не подпустят. Специально конная милиция смотрит.

      Генка недоверчиво ухмыльнулся.

      – Чего ты ухмыляешься? – рассердился Миша. – Ты, кроме своего Ревска, не видал ничего, а ухмыляешься!

      Он помолчал, потом, глядя на приближающийся к реке табун лошадей, спросил:

      – Вот скажи: какая самая маленькая лошадь?

      – Жеребенок, – не задумываясь, ответил Генка.

      – Вот и не знаешь! Самая маленькая лошадь – пони. Есть английские пони, они – с собаку, а японские пони – вовсе с кошку.

      – Врешь!

      – Я вру? Если бы ты хоть раз был в цирке, то не спорил бы. Ведь не был? Скажи: не был?.. Ну вот, а споришь!

      Генка помолчал, потом сказал:

      – Такая лошадь ни к чему: ее ни в кавалерию, никуда…

      – При чем тут кавалерия? Думаешь, только на лошадях воюют? Если хочешь знать, так один матрос трех кавалеристов уложит.

      – Я про матросов ничего не говорю, – сказал Генка, – а без кавалерии никак нельзя. Вот банда Никитского – все на лошадях.

      – Подумаешь, банда Никитского!.. – Миша презрительно скривил губы. – Скоро Полевой поймает этого Никитского.

      – Не так-то просто, – возразил Генка, – его уж год всё ловят, никак не поймают.

      – Поймают! – убежденно сказал Миша.

      – Тебе хорошо говорить, – Генка поднял голову, – а он каждый день крушения устраивает. Отец уж боится на паровозе ездить.

      – Ничего, поймают.

      Миша зевнул, зарылся глубже в песок и задремал. Генка тоже дремлет. Им лень спорить: жарко. Солнце обжигает степь, и, как бы спасаясь от него, молчаливая степь лениво утягивается за горизонт.

      Глава 3

      Дела и мечты

      Генка ушел домой обедать, а Миша долго бродил по многолюдному и горластому украинскому базару.

      На возах зеленели огурцы, краснели помидоры, громоздились решета с ягодами. Пронзительно визжали розовые поросята, хлопали белыми крыльями гуси. Флегматичные волы жевали свою бесконечную жвачку и пускали до земли длинные липкие слюни. Миша ходил по базару и вспоминал кислый московский хлеб и водянистое молоко, вымененное на картофельную шелуху. И Миша скучал по Москве, по ее трамваям и вечерним тусклым огням.

      Он остановился перед инвалидом, катавшим на скамейке три шарика: красный, белый и черный. Инвалид накрывал один из них наперстком. Партнер, отгадавший, какого цвета шарик под наперстком, выигрывал. Но никто не мог отгадать, и инвалид говорил одураченным:

      – Братцы! Ежли я всем буду проигрывать, то последнюю ногу проиграю. Это понимать надо.

      Миша разглядывал шарики, как вдруг чья-то рука опустилась на его плечо. Он обернулся. Сзади стояла бабушка.

      – Ты где пропадал целый день? – строго спросила она, не выпуская Мишиного плеча из своих цепких пальцев.

      – Купался, – пробормотал Миша.

      – «Купался»! – повторила бабушка. – Он купался… Хорошо, мы с тобой дома