Христианство и модернизм. Архимандрит Рафаил (Карелин)

сказать, религиозный максимализм. Теперь же этот максимализм нашел себя в другой форме – форме монашества.

      Церковь называется воинствующей, она вела и ведет духовную борьбу с миром. Но с каким миром? И что мы подразумеваем под словом «мир»? Мы имеем в виду не человечество, а определенную душевную среду, страстную, невозрожденную, внутренне чуждую Христу. Об этом мире Господь говорит: Если мир вас ненавидит, знайте, что Меня прежде вас возненавидел. Если бы вы были от мира, то мир любил бы свое; а как вы не от мира, но Я избрал вас от мира, потому ненавидит вас мир (Ин. 15, 18–19). Теперь, когда формой, проявлением религиозного максимализма стала монашеская жизнь, когда люди, желающие принадлежать только Христу, понесли свет веры в монастыри и пустыни, то этот страстный, греховный мир, хотя бы часть его и называла себя миром христианским, ополчился против монашества, которого он никогда не понимал, не понимает и не будет понимать. Монашество является для него неким таинственным, грозным противником.

      Если раньше ареной духовной борьбы Церкви с миром были языческие суды, где людей приговаривали к пыткам и смертной казни за самое имя Христа, арены Колизея, где христиан бросали на съедение диким зверям, то теперь, для монашества, полем битвы стали глубины человеческого сердца, так как в каждом человеке живет этот невозрожденный, греховный мир. И монах воюет, борется, бьется в глубине своего сердца, в глубине своего духа прежде всего с этим – не принявшим и не принимающим Христа – миром, миром чувственности, гордыни, греха, страстей, тем миром, который не может быть оцерковлен.

      В IV веке монашество достигает своего наивысшего расцвета; его очаги – это Египетские пустыни, Нитрийские горы, Фиваида. Само монашество – явление, мало понимаемое не только мирскими людьми, но и даже теми христианами, которые сами в своей личной жизни не становятся аскетами. Мир по своей сущности диаметрально противоположен монашеству, поэтому он и враждебен ему. Мир ищет здесь, на земле, счастья. Монашество обрекает человека на внешние страдания. Мир жаждет наслаждений. Монашество обрекает себя на всяческие лишения. Мир жаждет красоты, но красоты земной, в ее разнообразии, красочности и чувственности. Монашество смотрит на эту земную красоту, как на горсть праха и пепла, оно ищет другую – единственную, небесную красоту, которой мир не знает. Поэтому мир считает, что монашество лишает себя самого лучшего и прекрасного в жизни, что монашество – это изуверство. И некоторые называют монашество человеконенавистничеством. Мир считает высшей добродетелью, высшим счастьем любовь. Я не говорю здесь о чувственной любви: подразумевается иная любовь – семейная, дружеская. А монах отказывается и от этой любви, вырывает из своего сердца всякую привязанность, чтобы оно принадлежало только одному Богу. Поэтому для мира монахи – это некие духовные эгоисты и эгоцентристы. Для мира максимализм монахов – это жестокость и бесчеловечность.

      Кроме того, мир под словом