Гамлет и Маргарита. Антон Юртовой

право на которую часто отдают Гамлету? Он, только что воспринявший наставления мёртвого, ещё не отойдя от места встречи с ним, совершенно неожиданно взывает к небесам и разжигает в себе огнище какого-то взрывного, дьявольского, бунтарского, потрясающего безрассудства. Состояние эйфории в этот момент поднято в нём настолько высоко и так впечатляюще, что оно просто не может не поражать и не пленять читателей и зрителей. И они, – что совершенно естественно и очевидно, – легко и почти охотно поддаются ему.

      Уже с этого времени они верят и доверяют ему, хотя показывает он себя совершенно не тем, каким был на самом деле. Я, вещает он, с памятной доски сотру все знаки чувствительности, все слова из книг, все образы, всех былей отпечатки…

      Для какой надобности?

      Пока здесь – тайна, причём какая-то половинчатая, смутная, «плавающая», запрятанная в обыкновенной ремарке, что он, горемыка, – «ближайший к трону»; будто этого нельзя не уразуметь через слово «принц»; – между тем автор так изящно смахивает эту вещицу с игровой поверхности, что читатели-зрители вроде как и подумать об её наличии или неналичии не успевают и даже не удосуживаются.

      Пафос игрока ошеломляет их, и, когда он говорит, что впредь лишь веленьем появившегося ненадолго духа он намерен исписывать весь том, всю книгу его собственного мозга, – они уже не только безраздельно верят и доверяют ему, но и одаривают его благосклонностью и неизменяемым сочувствием.

      Знаки этого доверия «сработаны» прочными настолько, что они не убывают и не разваливаются даже прямой указкой на настоящее в натуре принца. Ведь его – настоящего – не могло же не быть! Уже позднее, когда «оформление» тайны стало постаревшим фактом и об ней никому не хотелось даже думать, Розенкранц говорит Гамлету, что тюрьмой для него делает Данию его жажда славы. И добавляет: вашим запросам тесно в ней. Потрясающе! Тайна почти раскрыта! И всё-таки – она ещё не названа…

      Это вот умение сместить в нужную сторону восприимчивость потребителя и есть проявление той гигантской талантливости, какой скреплён весь замысловатый сюжетный каркас одной из величайших трагедий.

      Убрав сверкающий амулет никак не обозначенной истинной причины резкого преображения лика героя, уверив соглядатаев, что о ней, об этой причине, и речь-то заводить преждевременно или вовсе некстати, автор, пришпоривая логику, с ходу разворачивает цепь таких вроде бы несущественных, мелких действий героев своего сочинения, какие уместны и в самых обыкновенных, а то и просто скучных пьесках. Пальму первенствующего субъекта получает здесь, конечно, Гамлет.

      И, собственно, уже отсюда предстоит развиваться событиям роковым с их тяжёлыми, угнетающими последствиями.

      Вот Гамлет обращается к товарищам «по школе и мечу» и говорит им, что дух, с которым ему только что довелось побеседовать, «достоин уваженья». Ни у кого не находится что возразить этому. Снова он обращается к тем же товарищам – настойчиво понуждая их поклясться