Дикий. Марина Анатольевна Кистяева

зеркальной поверхности смотрела красивая девушка с безумными глазами. Красивая – тоже условно. За свои девятнадцать лет Мила не видела ни одной юной девушки, лишь почтенные матроны периодически наведывались к ней, чтобы дать те крохи образования, которые она впитывала, как губка.

      Высокая. С глубоко посаженными янтарными глазами. Может быть, из-за глаз она проклята? Цвет необычный, даже она в своем невежестве это понимала. Или дело в её губах? Хотя нет. Губы, как губы. Немного, правда, полноватые. Высокие скулы и заостренный подбородок скрадывали их деликатную полноту.

      Тогда в чем дело? В чем?!

      Мила, чувствуя, как зарождается злость, резко, суетливо, порывистыми движениями потянула тонкий пояс струящегося халата, едва не вырвав его с корнем. Шелковые полы распахнулись. Такими же рваными движениями Мила поспешила избавиться от неугодной ткани, под которой ничего не было.

      Теперь зеркало отобразило её наготу. Полную грудь. Талию с небольшим животиком и полноватые округлые бедра. Ничего лишнего. Фигуры, подобные её, Мила в избытке видела на картинках художников прошлых столетиях. Красоту изображенных женщин восхваляли и превозносили разные поколения. В каждом мазке чувствовался восторг и поклонение. Женское хитрое податливое тело правило миром и подчиняло себе время.

      А Мила ненавидела своё тело.

      Беспричинно. Просто так. Ненавидела и всё.

      Оно умело меняться. Приобретать другой, более ужасный вид.

      И скоро снова изменится.

      Повернувшись, Мила осмотрела себя со спины. Крупная попа. Такую не скроешь под платьем. Да и смысл ей что-то скрывать, если никогоза свою непродолжительную жизнь, кроме Егора да наставниц, она ни разу не видела?

      Сердце ёкнуло, толкнулось в груди, точно обличая её: «Врешь».

      Был ещё один человек, которого она смогла бы узнать в лицо.

      Димитриос Лавинский. Её отец.

      Навещавший её четыре года назад. А до этого – ещё пять лет безмолвного существования где-то там, за стеной, где, наверняка, ему жилось комфортно и хорошо.

      Милана заскрежетала зубами. О, ей комфорт тоже был обеспечен! Красивый дом с ограниченным доступом, затерявшийся в скалах. Скалы, которые она ненавидела больше, чем себя. Скалы, причинявшие боль, когда она срывалась и убегала. Скалы, ставшие её тюрьмой.

      Она хорошо помнила последний приезд отца. Он пробыл с ней не больше получаса.

      – Ты выросла, – холодные бесчувственные слова, простая констатация факта.

      Мила часто вспоминала тот день.

      Свои эмоции. Свои надежды.

      – Забери меня с собой, – глупая фраза, идущая из самой глубины трепещущего юного сердца.

      – Нет.

      Слово, режущее больнее ножа.

      И слезы, застлавшие глаза. Мила ещё малышкой разучилась плакать, а тут…

      – Папа…

      – Нет.

      Она бежала за ним босая, по холодному снегу. В тот день погода свирепствовала, точно стихия знала, девочке с необычными глазами сегодня будет очень больно. Так больно, как никогда ранее. Природа предупреждала