Роялистская заговорщица. Жюль Лермина

из вежливости отошел в конец станционной залы.

      Он восхищался этой девушкой, которая была одновременно и смела, и скромна, полна отваги и вместе таинственности.

      «Марсель!» – повторял он тихо ее имя, которое отдавалось в его сердце.

      Старик давал распоряжения комиссионеру, вручая ему свой дорожный мешок.

      Он видел его лицо и был невольно поражен мужественной красотой этого лица, его правильными чертами, выражением энергии. Этот семидесятилетний старик не поддавался годам, в нем чувствовалась исключительная натура, предприимчивая, страстная.

      – Посмотри-ка, – сказал кто-то сзади, – старый друг Барера… который был членом комитета общественного спасения.

      Лорис быстро обернулся:

      – Вы говорите об этом старике? Не можете ли вы мне сказать его имя?

      – Конечно… Пьер Картам… Робеспьер его очень ценил…

      Лорис остановился. Картам разговаривал в эту минуту с каким-то господином, по виду военным, который пожимал Марсель руки. В нем поднялось странное чувство злобы, почти гнева, он кинулся в толпу и исчез.

      Как раз в это самое время Марсель, приподнявшись на цыпочки, искала глазами своего рыцаря, очевидно, желая его представить деду, но его уже не было.

      II

      Злясь на себя, на свое донкихотство, на этого лжекапитана, который так ловко избежал ударов шпаги, на этих федератов, которые были причиной всего, на эту девушку, которая была трижды виновата в том, что она была так прелестна, тем, что она покровительствовала ненавистным революционным цветам, тем, что она была внучкой самого яростного террориста, поставщика гильотины, злясь на все и на всех, виконт Жорж де Лорис проклинал случайность, которая привела его сюда, где он мог встретиться с таким сбродом, которого порядочный человек должен сторониться. Случайность? Была ли это действительно случайность? Пораздумав хорошенько, Лорис вспомнил, что ему дано было поручение, правда, неважное, навести справки о часах прихода и отхода дилижансов из Бретани, и он в этой сумятице забыл о нем.

      Эта забывчивость с его стороны была тем более непростительна, что поручение было дано ему милейшей, прелестнейшей маркизой де Люсьен. Что скажет он ей в свое оправдание? Рассказать ей настоящую причину, эту глупую историю, конечно немыслимо.

      Вернуться назад? Об этом нечего было и думать, без того было сделано достаточно глупостей… Недостает только еще раз встретиться с этой маленькой якобинкой и ее дедушкой. И что за охота была ему вмешиваться в чужие дела? Какое ему дело, что какой-то негодяй оскорбил девушку? Разве она не сама во всем была виновата? Какая была необходимость этой маленькой кровопийце так смело поднимать символ, который за три месяца, когда король был в Тюильри, считался бы признаком возмущения.

      Положим, этот капитан поступил, как настоящий мужик… Как его… Черт возьми… Лавальер… Ламбертьер… Но разве в своем поступке не проявил он идеальной честности? Разве он не поступил, как поступил бы сам виконт, если бы его вызвал какой-нибудь офицер Бонапарта с проклятой кокардой