Последний. Елена Александровна Асеева

о жизни:

      – Это не разумно… Если на хуторе никого нет, если нет самого хутора, придется возвращатся и вылазка отнимет у тебя силы, ты порвешь и так разорванные кроссовки. Послушай меня, Макс, я пойду один, осмотрюсь там… Если нет людей, но остались дома, вернусь за тобой и мы попробуем там перезимовать. Все же там есть топоры, пилы, молотки… Там можно будет хоть как-то… Хоть что-то… – голос брата здесь неуверенно колышется, он резко дергает меня к себе, прижимает к груди, договаривая, – я вернусь. Это вопрос двух-трех дней, не больше.

      Его губы теперь вонзаются в мою макушку и застывают там, я чувствую как он тяжело дышит и роняет на мои волосы горячие капли слез. Глаза мои вновь закрыты, и из них также тяжело или только медленно сочатся вниз струи слез, только холодных… Или просто остывших.

      Брат уходил рано утром, предварительно разбудив меня. Теперь память стала вновь избирательна, не оставив мне ничего кроме прощального фрагмента. И тогда я вижу замершую всего-навсего на пару секунд в проеме двери фигуру брата, чуть качнувшего мне головой.

      – Закрой дверь, – говорит мне Сашка, – чтобы за мной следом не увязался Рекс.

      Пес стоит около меня, слышимо повизгивая и легонечко дергая меня вперед, вслед пропадающего в туманных испарения брата. Этот туман густо оплел своими склизкими испарениями горные гряды, повис долгими лоскутами на ветках деревьев и словно заполз в лачугу пенистым гребнем, оставив на полу капельки воды, когда Сашка резко закрыл дверь. И тем разграничил для меня понятие семьи и одиночества, понятие прошлого и настоящего. Дверные петли все еще стонали, когда я задвигал железную задвижку, а подле меня крутился, помахивая своим перистым хвостом и поскуливая Рекс. Я уперся лбом в деревянную поверхность двери и очень тихо сетуя, чтобы никто не услышал сказал:

      – Сашка, не уходи… Останься, брат… Сашка, вернись!

      Глава третья. Рекс

      Я говорил эти слова и все последующие дни. Звал брат, всматривался в склоны гор, просил у неба. И хотя за это время мы привыкли с братом говорить вполголоса и никогда не кричать, устремляя взгляд вверх призывно выпрашивал у небесного свода Сашку обратно.

      С ухода брата прошло семь дней… Как только за Сашкой закрылась дверь я стал вести счет времени, следил за сменой дня и ночи, отсчитывал минуты… торопил часы… Подгонял едва переваливающееся по голубому небу солнце и вроде застывшую в единой форме круглую луну. Брата я ждал особенно волнуясь впервые два-три дня, в последующие дни выскакивал из лачуги ночами при каждом шорохе, стуке, хрусте веток. Днем же я взбирался на соседний склон, залезал на дуб, тот самый с которого в свое время Сашка наблюдал за инопланетными машинами перемалывающими остатки нашей цивилизации, и цепляясь руками за верхнюю ветвь оглядывал пространство горных хребтов. В надежде увидеть брата, папу или хоть кого-нибудь… Сашка уходя в хутор, забрал с собой бинокль, потому я толком не мог