.

окрутила Оля, а Кэп этому не препятствовал, потому что ему надоела мужеподобная девочка, а ей – вечно странствующий по юбкам самец.

      Вероника прикусила губу. Она не понимала, почему сделала такой вывод. В том, что она решила, не было никакой логики или здравого смысла, но она была уверена, что это так, как пьяный понимает очень сложное рассуждение, добраться до сути оного в трезвом состоянии он не способен.

      – Я наверняка пьяна, – решила Вероника. – Кэп натер меня спиртом, и сейчас он проникает в кожу.

      Она вновь посмотрела на Ольгу. Картинка казалось яркой, но как бы размытой. Она больше не была понятной, и Веронику вновь охватил приступ любви. Кэп и Ольга стали самыми родными. В мире больше не существовало людей, ради которых Вероника готова была на все. Теперь ее грызла совесть за те мысли, которые еще минуту назад приходили сами собой.

      – Зачем я? – спросила девушка.

      Вопрос оказался заданным вслух, и по вибрации в голосе Вероника подумала, что это не она.

      – Где я?

      Она вспомнила слова студента, обещавшего, что Вероника забудет и страх, и любовь. Так и вышло. Лежавшая в спальном мешке обнаженная девушка уже не была Вероникой. Она словно сбросила кожу, стала то ли царевной, то ли лягушкой. Все зависело от того, кем она была до этого. Но Вероника этого не помнила. Она окончательно забыла, что было с ней раньше, и в мире не существовало ничего, пока она не вышла к поезду.

      * * *

      Наверное, она заснула. Она не видела, как к ней подходили, и не помнила, как появился студент. Последний нежно тряс Вероникино бедро и даже не тряс, а похлопывал:

      – Москвичка, москвичка, вставай.

      – Что? – спросила Вероника.

      – Одевайся, пошли ужинать.

      Перед девушкой лежал ее рюкзак с заботливо открытым клапаном.

      – Я сейчас.

      – Может, тебе посветить? – спросил студент.

      – Не надо, – Вероника только теперь заметила, что стемнело.

      Сумерки уже упали на реку, но розовый свет перистых облаков еще таял в вышине.

      Вылезать из спальника оказалось очень холодно. Воздух уже остыл, и после теплого мешка Вероника быстро замерзла.

      – Ну, – сказал Лари, протягивая кружку, – с боевым крещением.

      – Брр, – поежилась Вероника, – за вас.

      Традиционное бряцанье кружек. Традиционное молчание. Традиционное «еще». Традиционное «ты же лопнешь, деточка». Каждый вечер начинается одинаково. Ни один не повторяется дважды. Через десять минут Доктор пытается вспомнить, что же такое торсионное поле. Еще через минуту об этом забывают, разговор петляет, находится общая тема, и вот уже Паша становится «говорящей головой». Он рассказывает повесть Кинга, настолько жуткую, что она не идет ни в какое сравнение с оригиналом. Вероника понимает, что читала что-то подобное, только когда история рассказана и как бы невзначай Паша вспоминает место, где события происходили.

      – Кстати, – вспоминает Вероника, – вы обещали рассказать про черного каякера.

      – А хочешь ли