Жернова. 1918–1953. Книга двенадцатая. После урагана. Виктор Мануйлов

оказалось, хранились части каких-то станков, а им сказали, что там спирт, или шнапс, или вино. Наверное, это была не та дверь, и он, надо признать, дешево отделался, потому что мог остаться без глаз или вообще отправиться на тот свет: немцы часто специально дырявили пусковые трубки своих фаустов, и когда ее прижмешь к боку или щеке, чтобы выстрелить, из дырки вырывается струя пламени и прожигает тебя насквозь. Он дешево отделался, но следы остались на всю жизнь.

      – А-я-яй, Федор Аверьянович, Федор Аверьянович! – пропел чернявый и сокрушенно покачал круглой головой. – Кто же вам поверит, что вы забыли уполномоченного контрразведки «Смерш» в вашем батальоне старшего лейтенанта Кривоносова! А он, бедолага, так вас ценил, так ценил, считая честнейшим и полезнейшим для нашего общего дела человеком… Вот в этой бумаге его собственной рукой написано: «Рядовой Олесич Ф.А. сознательно относится к принятым на себя обязательствам, проявляет полную и постоянную готовность к сотрудничеству на благо социалистического отечества». Вот, извольте взглянуть, – показал чернявый исписанный листок бумаги, – так тут и написано: «постоянную готовность к сотрудничеству». Старший лейтенант Кривоносов даже к награде вас хотел представить, а вы его взяли и убили. Ясно, что по собственной инициативе вы на такой шаг решиться не могли. Следовательно, вас кто-то на это подтолкнул. Кому-то очень мешал старший лейтенант Кривоносов. Кому?.. Кое-что мы уже выяснили, – со значением заметил следователь. – Видите, Федор Аверьянович, мы от вас ничего не скрываем. Но некоторые детали… для полноты, так сказать, картины… Или вы предпочитаете играть в молчанку?

      Тон у чернявого был сочувственный, даже дружеский. Олесич, отлично понимая, что это всего-навсего игра кошки с мышкой, страстно хотел поверить этому тону, принять его за чистую монету. Но настороженность и неверие, вбитые в него всей его жизнью, пересилили.

      – Я не играю, – возразил он. – Я просто забыл. Это так давно было, и я столько всяких батальонов прошел… Опять же, война, знаете ли, ранения, контузии… И… и я не знаю, что вы имеете в виду.

      – А мы вам сейчас напомним. Четырнадцатого января сорок пятого года где-то между двумя и тремя ночи старший лейтенант Кривоносов, его связной Пилипенко и вы были направлены для проверки… Вспомнили?

      – А-а, вы про это! Да-да, вспомнил! Ну-у… Ну, мы и пошли… это самое, как было приказано… на проверку то есть пропускного режима.

      – Оч-чень хорошо. А что было до этого? С кем встречались? И поподробнее, поподробнее, Федор Аверьянович.

      – До этого? До этого… Ну-у, значи-ит… я вышел до ветру, – наморщил лоб Олесич и уставился в потолок. Лицо его приняло глуповатое выражение, казалось, что он вот-вот запустит в нос палец. – Значит, вышел до ветру, а тут как раз старший лейтенант Кривоносов с Пилипенкой. Идут по ходу сообщения. Я, значит, из землянки, а они наоборот. А тут еще лейтенант Красников, ротный наш, покурить вышли… Ну-у, во-от… Они об чем-то начали говорить… Я-то до ветру пошел, под кустики, так