Жернова. 1918–1953. Книга одиннадцатая. За огненным валом. Виктор Мануйлов

полковника Матова потому, что именно на его участке обороны планируется прорвать немецкие порядки и устремиться в глубь Польши. Так он себя убеждал. Если же не врать самому себе, то генерал Валецкий просто не мог не поехать к Матову: тот не был понятен генералу, а все непонятное страшило его и притягивало.

      К полковнику Матову Валецкий отнесся с подозрением сразу же, как только тот прибыл вместе со своей дивизией в его распоряжение. Да и то сказать: не часто бывшие офицеры Генерального штаба Красной армии становятся обыкновенными комдивами. Тут одно из двух: или Матов проштрафился, не угодил своему начальству, или решил, что пришло время начинать снимать сливки с недалекой победы. Но как бы там ни было, а связи в верхах у него остались, и лишний раз проявить внимательность к бывшему генштабисту не повредит. Тем более что на памяти Валецкого были еще слишком свежи ничем необъяснимые репрессии против командного состава Красной армии в конце тридцатых годов, когда каждый день ждешь, что вот-вот придут и за тобой; еще свежее была память о репрессиях против командиров различных рангов в начале сорок первого на Западном фронте, когда сам Валецкий едва избежал трибунала за потерю управления своим корпусом, и если что-то его и спасло, так то, что он слишком долго воевал в окружении и не успел попасть под горячую руку, когда снимали головы с тех, кто находился поближе. С той поры Валецкий боится начальства больше, чем немцев и, вполне сознавая это, сделал из своего страха нечто вроде философии: не боятся те, кому нечего терять.

      Генерал-лейтенант Валецкий сидит на заднем сидении «виллиса» с закрытыми глазами. Ему всего сорок шесть лет, но выглядит он значительно старше. Седины в волосах не так уж и много, зато кожа на лице дрябловата, под глазами мешки, уголки губ брезгливо опущены, резкие складки от склеротического, как у всех любителей выпить, носа близко подходят к губам и тянутся к подбородку, как бы заключая рот в скобки. Он уже начал полнеть и сутулиться от малоподвижного образа жизни, и если бы генеральская шинель не таила в себе всяких подкладок и прокладок, скрывая недостатки фигуры, Валецкого можно было бы принять за старика.

      Буквально вчера командующий фронтом маршал Жуков, коренастый и крепко сбитый, как тот придорожный булыжник, хотя тоже не без живота, выпирающего вперед так, что полы кителя висят впереди, как юбка у беременной женщины, стремительно проходя мимо Валецкого и других генералов, прибывших на совещание, вдруг резко остановился, вскинул голову и, глядя на генерала тяжелым взглядом свинцовых глаз, спросил с присущей ему бестактностью:

      – Вы, что, генерал, пьете?

      – Н-никак нет, товарищ маршал, не пью, – ответил Валецкий, от неожиданности запнувшись на первом слове. И добавил, поскольку «не пью» – это слишком, и Жуков вряд ли этому поверит: – В том смысле, что изредка, в приделах, так сказать, нормы, товарищ маршал.

      – Вид у вас нездоровый, – проскрипел Жуков. – Врачам надо показаться. От вашего здоровья зависит жизнь солдата. Да и моя – в известном