Узник в маске. Жюльетта Бенцони

знаю, госпожа герцогиня, как вы старались ради меня. Знаю, что спасением своей жизни и чести я обязан вам одной. Отныне то и другое принадлежит только вам. Можете распорядиться ими, когда вам потребуется…»

      – Бедный юноша! – прошептала Сильви, поднося его письмо к пламени свечи. – На что мне его жизнь, не говоря о чести? Быстрее бы обо всем этом забыть!

      Но Персеваль схватил листок, уже начавший обугливаться, и загасил огонь каблуком.

      – Такие письма не уничтожают, Сильви. Их, напротив, бережно хранят. Ведь вы не знаете, что сулит будущее вам и ему.

      – Что ж, сохраните его, если желаете, – сказала Сильви со вздохом. – А мне пора наряжать инфанту к свадебной мессе.

      По прошествии нескольких часов Мария-Терезия, выглядевшая восхитительной в первом своем французском туалете – платье из белого атласа, усеянном лилиями, с длинным шлейфом из пурпурного бархата, прикрепленным к плечам, – направилась к церкви. Посередине шлейф поддерживали младшие сестры Мадемуазель, а край несла принцесса де Кариньяно. Для того чтобы на густых волосах новобрачной, вымытых с необыкновенной тщательностью, удержалась корона, потребовались усилия двух дам и парикмахера.

      Под приветственные крики и оглушительный колокольный звон пешая процессия приближалась к церкви, не обращая внимания на безжалостное солнце, от которого не спасали разноцветные зонтики. Первым шествовал принц де Конде, за ним ковылял Мазарини во внушительной пурпурной мантии, с унизанными драгоценными кольцами пальцами. Третьим вышагивал король в золотом камзоле с черным кружевом, без единого лишнего украшения. За ним шла новобрачная; справа ее охранял Месье, слева – господин де Бернавиль, определенный ей в рыцари. За этой троицей семенила счастливая королева-мать, а за ней – Мадемуазель, прикрывшая свои бесчисленные жемчуга черной вуалью. Шлейфы всех этих дам, хоть и уступали по длине шлейфу новобрачной, все же создавали неудобство в прекрасной церкви со скульптурным позолоченным алтарем, где звучал великолепный хор местных певчих, заполнивших все три ряда высоких галерей.

      Сильви, помнившая, каким было супружество Людовика XIII и Анны Австрийской, от чистого сердца молила бога, чтобы эта молодая пара обрела счастье, которого определенно заслуживала, но которое так редко доводится познать венценосным особам. Улыбка Людовика, глядевшего на свою молодую жену, а главное, ее взгляд, уже светившийся неугасимой любовью, позволяли надеяться на лучшее.

      Анна Австрийская тоже не могла пожаловаться на память. Изо всех сил хлопоча ради того, чтобы ее сын был счастливее своих родителей, она с наступлением вечера, заботясь о ранимой стыдливости Марии-Терезии, без колебаний нарушила традиции и, задернув занавеску у постели только что улегшейся пары, попросила всех собравшихся удалиться.

      – Вы думаете, они будут счастливы? – спросила Сильви у госпожи де Навай под конец вечера.

      – На сей счет у меня есть сомнения. Прошел слух, будто, возвращаясь в Париж, король собирается заехать в Бруаж, куда Мазарини сослал свою племянницу Марию,