Вольтерьянцы и вольтерьянки. Василий П. Аксенов

отрывисто и сердито говорили друг с другом. Миша вдруг перестал понимать язык. Почему-то он связал это с темнотой и дождем, а между прочим, два пса просто перешли на английский.

      «Может, он хочет получить шрамик, украшение на розовую щечку?»

      «По просьбе такого красавчика я могу его и убить».

      «Может, он хочет, чтобы его выебли?»

      «И это не исключено».

      Они вышли возле величественного парка, долго вышагивали вдоль чугунной ограды; разговоры прекратились. Медичи открыл ключом калитку. Пошли по аллее вековых платанов. Песок светился под мятущейся луной и скрипел под ногами. Вокруг не было ни души.

      «Ну вот здесь вас устроит, ваше сиятельство?» – спросил Гиз.

      Обнажили шпаги.

      «В какую ягодицу предпочитаете получить укол?» – поинтересовался Медичи.

      Миша хлестнул клинком направо, налево, за голову, встал в позицию: «Начинайте, господа!» Все-таки в школе учили, что, сражаясь, ты должен быть вежливым.

      Противники снова перешли на непонятный язык:

      «Черт побери, да он, видно, настоящий вояка, этот щенок!»

      «Идиотская история, кому-то из нас придется его убить!»

      «Или быть им убитым».

      «Но не драться же вдвоем с этим молокососом!»

      Миша медведем взревел, наступая классическим шагом фехтовальщика.

      «Перестаньте говорить по-татарски, господа! Защищайтесь!»

      Послышались чей-то приближающийся бег и жаркое дыхание. По аллее спешила стража, четверо тяжеловооруженных. Гиз и Медичи вздохнули с облегчением.

      «Эй, Оливье, посади этого пьяного дурня в башню. Утром разберемся».

      Аристократы отступили в сторону, народ попроще без церемоний подступил к иностранцу. «Не дамся! Трусы! Шестеро на одного?!» – возопил Миша на своем исконном, то есть как бы лапландском, языке. Он ограждал себя мощными взмахами шпаги, но глотка его почему-то исторгала совсем мальчишеский фальцет. Четверо могутных молодцов растягивали веревку, чтобы его скрутить. Отдаться им означало одним махом на всю жизнь предать свое рыцарство. Сделав ложный выпад на одного, он атаковал другого. Клинок пробил толстый колет. Малый рявкнул от боли и через мгновение упал на бок. Трое других тут же выхватили свои драгунские палаши. Не было ничего более святого для этих ребят, чем отмщение за товарища. Ну все ясно, юнцу конец, решили Гиз и Медичи, или как их там, и быстро пошли прочь, соображая, где провести остаток ночи; это были ночные совы, как уже догадался читатель.

      Защищаясь и изнемогая под атакой четырех палашей (уколотый смог подняться), Миша вдруг почувствовал дуновение нежного рязанского ветерка. Местность его рождения не отличалась злостными вихрями. Смены погод были медлительными, как мышление населения. Чужому такое дуновение было ничто, Мишу пронзило. Матушка несчастная, где твой голосок, нянюшка Нюрочка, где твой ноготок, что сладостно так щекотал макушечку? Неужто – все, неужто – больше никогда?

      Он взвизгнул, как будто что-то татарское восстало в нем (а вероятно, так оно и было), еще одного свалил